— Да, капитан, я виноват, простите; я не подумал, что вы способны…
— Воспользоваться неожиданно представившимся случаем? Ошибаешься, братец.
— А? Что вы хотите сказать, капитан?
— Вот что: я тебе предлагаю условие, но предупреждаю — выбирай и решай сам, я же ничего не изменю со своей стороны.
— Заранее принимаю, капитан; уговор, во всяком случае, будет мне выгоден.
— Не торопись, подумай!
— Я уже обдумал и соглашаюсь, закрыв глаза. Вы такой человек, с которым ничего не выиграешь, тягаясь в хитрости, а которому лучше отдаться в руки.
— Ты, может быть, прав, братец!
— Parbleu! Конечно, прав, капитан.
— Заметь, однако ж, что мой уговор будет касаться не только тебя, но и всех твоих сообщников.
— Об этом и говорить нечего; я знал это заранее, капитан.
— И все-таки согласен?
— Больше, чем когда-нибудь.
— Ну, давай руку, братец! Я опять уважаю тебя.
— Благодарю вас, капитан, и я даю слово; вы знаете, умею ли я держать его.
— Я тебя знаю; будь спокоен; а ты, крестник, что скажешь?
— Мне, крестный, нечего сказать. Ведь вы знаете, я ваш душой и телом, что бы ни случилось! Вы благодетель моей семьи.
— Об этом не будем говорить, дитя мое.
— Напротив, крестный. Я могу быть негодяем, но, поверьте, не такой уж я гадкий, как говорят: у меня еще есть кое-что в сердце.
— Я и не сомневаюсь, дитя мое, поэтому тут не о чем и говорить. Я живу у твоего отца; не скрою, он сильно жалуется на тебя. Я не хотел ничего сказать ни за, ни против. Расскажи мне, что такое у вас было, чтоб я мог рассудить.
— Извольте, крестный, но тут и рассказывать-то нечего; дело очень обыкновенное.
— Все равно, говори; выслушав, я могу сказать тебе свое мнение!
— Виноват, я вас перебью, капитан; не лучше ли нам прежде переговорить окончательно насчет нашего уговора?
— Не беспокойся, друг Клер-де-Люнь; время еще не ушло. Мы ведь не торопимся по домам?
— Конечно, нет.
— Ну, так дай мне выслушать малого, дружище, и поступай, как я: пей, слушай его.
— Как угодно, капитан, я ведь сказал…
— Чтоб знать, чего держаться; успокойся, кум, скоро все узнаешь, обещаю тебе.
— Так за ваше здоровье, капитан.
— За твое, Клер-де-Люнь. Говори, Стефан, мы тебя слушаем, сын мой.
— Если уж вы требуете, крестный…
— Нет, я прошу тебя.
— Это для меня одинаково значит. Видите ли, крестный, у меня с самого детства отвращение ко всему, что сколько-нибудь пахнет лакейством.
— Понимаю.
— Первое удовольствие для меня составляло убежать из дому и бегать с товарищами по полям и лугам; я вечно дрался, бил и был бит, орудовал и ножами, и кинжалами, и всем, что только под руку попало. С летами эта наклонность страшно во мне развилась; я никогда не мог понять искусства сварить соус или суп, но оружием владел с редким умением; мне наконец мало стало одной шпаги, я непременно должен был держать две — в обеих руках по шпаге.
