Девочки из моей группы засматривались на историков, но не знакомились, поэтому завидовали мне страшно.
Виктор часто говорил мне, что он авантюрист. Меньше всего он был похож на авантюриста. Казалось, его не занимало вообще ничего, и я не всегда могла угадать, какие замыслы вертятся в его кудрявой голове.
Однажды он приволок внушительную стопку пластинок с яркими английскими надписями.
— Сердце мое, — (он обращался ко мне именно так: «сердце мое») — У тебя есть где подержать их пару дней? Чтобы никто их не увидел.
— В кладовке, — сказала я. — Под помидорами.
— Помидорами, — повторил он и хохотнул. — Ну давай. Пусть полежат под помидорами. Если кто-то их увидит, я умру, — он сказал это совершенно серьезно.
Я разложила пластинки под газетами, на которых громоздились древние банки с солеными помидорами. Что на пластинках написано, я не особенно старалась понять. Думаю, Виктор смог бы всучить мне на хранение золотой слиток, внушив, что это спичечный коробок. Ни на лице, ни в голосе у него никогда не было и следа заинтересованности той или иной задачей.
— Что за музыка? — спросила я, возвращая пластинки через три дня.
— Зарубежная эстрада, — подмигнул он. — Битлы в основном. Немного роллингов. Словом, то, что слушают цивилизованные люди.
В январе он неожиданно слег в больницу с жесточайшим бронхитом. Я сидела на табуретке у койки, Виктор сиплым голосом рассказывал мне смешные истории и жаловался, что хочет курить. За моей спиной кашлял в газету какой-то старик. Потом старик, шаркая, выбрался в коридор, а Виктор выдохнул:
— Наконец-то… фуух, наконец-то. Слушай, сердце мое. Есть у меня к тебе одна просьба. Обещался я музыку продать одному человечку…
— Те пластинки? — догадалась я.
— Истинно так. В общем, я, сама видишь, нетранспортабелен, а человечек уезжает, нехорошо как-то, да? Я бы тебе сказал, где взять нужный винил и где отдать его человечку, а ты бы это все провернула, а?
— Конечно, — сказала я. — Конечно, я ему все отдам.
— Только слушай, — он посерьезнел. — Чтобы никто. Никому. Музыка не для пионерских ушей, ты улавливаешь?
— Пф! — сказала я. — Никто ничего не узнает.
— Как же я тебя люблю, — сказал он. — Давай ограбим банк? Беру в сообщники, ты готова?
…Пластинка лежала под диванной подушкой. Она оказалась непривычно тяжелой, и я, приоткрыв пакет, обнаружила не один, а целых три диска в одной коробке. На каждом было написано по-английски: «AllThingsMustPass»[13]. Я спрятала пакет в сумку, взяла под мышку том Хемингуэя — чтобы мама Виктора увидела, что я действительно заходила за книжкой. Хемингуэем я зачиталась в трамвае, так что чуть не проехала свою остановку.
