И потом тут же давал в торец, потому что я спросил, а почему я должен ему это обещать, и почему мы не милы один в отношении другого в течение года. И брату тоже дал по голове, хотя тот ничего не сказал. А потом заелся с мамой относительно картофельного салата. Всегда он его хотел с зельцем и с майонезом. Он хотел его таким, как делал бабушка. Поэтому мама всегда готовила два картофельных салата. Для старика и для нас, потому что мы зельца есть не хотели.
И вот сейчас я вижу один из таких праздников.
Мы сидим за столом: я, мой слишком умный братан, мама и старик, который уже паршиво себя чувствует и вертится на стуле, а карп стоит целый, салат с зельцем и майонезом тоже не начат.
Хрупкая тишина.
Ты понимаешь, что я имею в виду.
И мама говорит старику: "Хочешь таблетку?".
И старик давит в себе боль.
А мама не считает себя в проигрыше: "Принести тебе?".
А я говорю: "Папа, тебе плохо?".
А братан ничего не говорит и клюет словно птичка, потому что его всего трясет.
А старик вдруг глядит на меня. Он хочет мне что-то сказать, глядит и выпучивает глаза, одной рукой держится за желудок, так его скрутило.
Но он говорит только: "Молодой…".
А потом снова: "Молодой… Молодой…".
А мама говорит: "Так я принесу тебе, хорошо? Или, лучше, сразу две?".
И старик вдруг встает, подходит к холодильнику, вытаскивает бутылку охотничьей и делает глоток. И тут же кричит от боли и хватается за желудок, там, где хворь пожирала его изнутри. И мама плачет, и я знаю, что она предпочла бы, чтобы старик смылся в "Северянку" дня на три, где гонялся бы за бабами, как иногда делал, чтобы проиграл все деньги, как временами делал, и пришел оборванный и избитый, потому что с кем-то сцепился, как частенько бывало. Все это мама хотела бы, лишь бы отец не лежал такой исхудавший и не давил пальцами живот.
Только старик никуда не идет, а только тихонечко ложится на лежанке под елкой и начинает плакать.
Мама желает его утешить и тоже плачет.
Какое-то время они гладят друг друга.
До сих пор это вижу.
Вижу, как неожиданно начали друг друга гладить. Как мама к нему прижимается. И как старик прижимается к маме.
Отец рыдает.
Мама рыдает.
Братан рыдает.
И я тоже рыдаю.
Но вдруг старик неожиданно встает и вырывается из маминых объятий. Стаскивает рубашку и водной майке – как обычно – идет курить на балкон. Именно так я и вижу его сейчас. Старик в майке курит на балконе. Падает снег, а он пялится вдаль.
С того момента я и не люблю Рождества. А когда пью "охотничью", просто обязан думать об отце на балконе.
