Межледниковье | страница 48



Близость к Морскому проспекту отнюдь не участила наших с Галей встреч. Она долбила как проклятая и никаких отвлечений не терпела. Долбили и остальные мои приятели, даже по телефону общались неохотно. Разозлившись (и расстроившись), я принялся писать стихотворную пьесу, начатую как памфлет, осмеивающий зубрежку, а потом разросшуюся (в планах) до потусторонних сфер: «Чистилище», «Рай», «Ад». В чистилище попадал я сам, спортсмен-абитуриент, не попавший в Горный и покончивший с собой прыжком с Исаакиевского собора.

Штука получалась забавная, жаль, что я иссяк на «Чистилище» и более к ней не возвращался.

Несколько лет спустя Володя Британишский, товарищ мой по ЛИТО Горного института, знавший это мое «Чистилище», прочел мне в деканатском коридоре рукописного «Теркина на том свете». Теркин заполнял анкету на том свете, мой герой сиганул на тот свет, убоявшись анкет на этом. «Так по пунктам той анкеты // Вопрошают строго вас: // Был ли дедка ваш кадетом? // Есть в родне дворянский класс? // Не сидел ли ваш папаша? // Не судилась ли родня? // Верит в Бога бабка // ваша, Дух преступный сохраня?..» И так далее. Володя Британишский постучал пальцем по «анкетным» страницам «Теркина», глянул значительно: заметил, мол, сближение?

Сближение, конечно, было относительным.

Пьесу свою я не дописал, торопясь в Москву за очередными лаврами. Лучше б я не возвращался… Товарищи по команде (даже Левушка) встретили меня как капризную примадонну, возвратившуюся с курорта в самый разгар театрального сезона. За время моего отсутствия они коротко подружились с москвичами и одесситами (с их девочками): вместе тренировались, вместе шастали по столице, несколько раз побывали даже на Химкинском водохранилище. В их тесный междугородный круг пробиться было мудрено. Со стены спального зала исчез портрет Лаврентия Берия, английского шпиона, недавно арестованного. Личность Берии почти ничего мне не говорила, разве что вспоминалась его речь на похоронах Сталина, речь, на мой взгляд, самая яркая. И — английский шпион! Надо же, куда пробрался, как сумел? То-то так зловеще поблескивали стекла его пенсне на портрете! Этот портрет был, с благословения директора стадиона, казнен на поле азартным метанием копий на точность, в самую его шпионскую рожу, в самое пенсне. И все это без меня! А чего я достиг в Питере? Активного повторения математики? Частых свиданий с Галей? Хрен с маслом! Поэма о самоубийстве — вот и весь навар.