– Что это ты, братец, задумал? Я ведь тебе никакого зла не сделал. Чего ты ко мне привязался? Ступай скажи все эти слова тому, кто тебя обидел.
– Да, человечество мучалось, его безжалостно угнетали, и оно не ведало, куда идти и кому жаловаться…
– Помилуй меня, господи, – сказал сам себе Абисогом-ага. Конечно, я мигом бы сбросил его со стола, но боюсь: а вдруг вытащит, разбойник, из-за пазухи револьвер – и пальнёт, слишком уж сердито он речь держит.
– И только тогда, – продолжал вития, – когда науке удалось взять верх над суеверием, а свету – над тьмой, а перу – над мечом, а любви – над злобой, а грядущему – над минувшим… только тогда, говорю я, только тогда все мы поняли, что слова «человечество», «нация», «родина» существуют не для словарей, а являются словами, которые должны быть навечно вписаны в мозг и в сердце каждого смертного…
– Умоляю тебя, братец, слезь со стола, внизу вот и расскажешь, отчего у тебя душа не на месте.
Молодой человек говорил без пауз и при этом дрожал и трясся гак, что Абисогом-ага нет-нет и замирал от страха: ну, как грохнется лампа со стола и разобьётся? И, более не желая терпеть самозванного оратора, он вскинул голову и изо всей мочи закричал:
– Спустись сейчас же!
– Умоляю вас, не гневайтесь на меня.
– Спустись, или я!..
– Ах, не делайте больно человеку, чьё сердце принадлежит нации.
– Коли хочешь сказать мне что, слезь, пожалуйста, сядь но человечески рядом, ну и толкуй своё.
– Умоляю, дозвольте мне закончить… Ах, вы не знаете, как я волнуюсь, когда произношу монологи!
– Слезь!
Оратор наконец спрыгивает со своей трибуны и садится на стул.
– Так… А теперь, признайся, пожалуйста, зачем ты пришёл? – спрашивает Абисогом-ага в раздражении.
– Умоляю, не злитесь.
– Чего ты хочешь? Ну, слушаю.
– Не обходитесь со мной так грубо, мне очень грустно, сейчас я за…заплАчу.
И действительно, оратор ударяется в слёзы.
– Почему ты плачешь, братец?
– Да потому, что ваш покорный слуга – литератор, и он страстно желает служить своей нации, а эта нация платит своим литераторам неблагодарностью.
– Но виноват же не я…
– Вы правы, не вы тому виною, но… У меня есть стихотворения, которые я посвятил родине… Прелестные куски… заветные строки, где воображение, вдохновение, страсть, огонь и пламя так и рвутся в небо.
– А что, это плохо? Ты поэтому плачешь?
– Наша нация, всемилостивейший мой, не знает цены моим стихотворениям; за ребячество, видите ли, их почитает, и потому наш брат-стихотворец обречён голодать.
