погодки.
Юный отец, что недавно один был на свете, дивился,
Как за короткое время друг к другу они подсобрались,
С детскою радостью чуя причастность к их стайке задорной.
Как и к сему бытию: я впервые к нему приобщился.
(Ибо кто истинно грезит — всё зримое грёзами грезит,
Льстиво ласкают те грёзы его самолюбия бездны.)
Да, я был горд столь солидным, достойным привеском,
который
Бюргерским сразу меня окружил бастионом, но часто
С робостью мысленный взгляд далеко отводя от потомства,
Путь свой искал к одинокой свободе пред жизненным
ликом.
Жизни я нравственным чувством алкал и искал её честно.
О, я любил их, печали моей и судьбы порожденья,
Их, что в людей превращались и ощупью судьбы искали,
Матери ради любил их, когда-то прекрасной принцессы,
Мной завоёванной в юности. Счастье её эти дети.
Помню, как первенец мой, миловидный, особенный
мальчик,
При смерти был, не единожды вспоротый скальпелем
хищным,
С оцепеневшим нутром он лежал деревянною куклой, —
Раньше столь крепкий, цветущий! — уже отходить
собирался.
Видя страданье её, моё сердце страдало от горя.
Души сплели мы, обнялись покрепче и плакали вместе.
Слишком внезапно мой дух, этот саженец юный и тонкий,
Корни раскинувши, очеловеченным древом явился,
Чтоб не смутила нежданность-негаданность мира такого.
Может быть, всё, что меня окружало, пробилось из грёзы,
А не из жизни (ведь слишком диковинна грёза, чтоб волей
К ней устремиться), точнее же — из красоты и печали?
Словом, предстала вся жизнь предо мной приключением
чудным.
Я благосклонно и радостно принял её, но, однако,
В целях защиты упорно хранил в себе хлад любопытства
И раздражался нередко на гомон её и помехи.
* * *
Время шагало, и в нём свой особенный путь пролагал я,
Самые близкие люди вокруг составляли общину,
Выросшую из мечты и отваги, до жизни охочей.
Вот уж четырнадцать лет миновало, как ввёл я невесту
В дом, и четыре потомка даровано нам семилетьем.
Семь ещё лет пронеслись, и казалось число завершённым.
Да, прекратилась прибавка в потомстве, развитие рода,
Друг подле друга они распускались — два маленьких мужа,
Пара игрушечных фройляйн, а жизнь от истоков бежала
Нитью, на коей уже и не лопались юные почки,
Те, что скрепляют покой бытия и развитие мира.
Время, однако, меня приучило любить, что имеешь.
Дело юнца — тосковать о несбыточном, дело же мужа —
Крепко любить. Ведь томится тоска по тому, что не наше,
Радуги мостики быстро наводит она, именуя
Всё не своё чудно-дивным. Любовь же — иное призванье:
