Сообщение Черепахина не вызвало особенно сильного удивления у Свенсона. Он как бы предчувствовал, что такое может произойти. И, похвалив себя за осторожность, ответил Черепахину:
— В России любят устраивать революции, так же как и в Южной Америке. Это дело самих русских, меня это не касается. Я не вмешиваюсь в жизнь чужого дома. Я только коммерсант.
И все-таки Олаф встревожен. Он забыл о борцах. Его веселость сменилась озабоченностью. Он тронул Черепахина за плечо:
— Пойдемте в ярангу. Вы мне все подробно расскажете…
«Так-то лучше, — подумал Черепахин. — Но я тебе еще не все преподнес». Свенсон зашагал крупно, быстро. Черепахин не поспевал за ним, и ему приходилось почти бежать рядом с американцем. Их догнала молоденькая чукчанка, но Свенсон не обратил на нее Внимания. Чем больше он думал о новости, привезенной Черепахиным, тем неспокойнее становилось у него на сердце. Как скажется переворот на его торговле? Если судить по слухам, то большевики в России не очень-то милуют коммерсантов. Но это своих. А как они относятся к иностранным? Может, с ними можно договориться? Договориться — это значит в чем-то уступить и, конечно, в прибылях. Ну, на это он не пойдет. Свенсон уже в одинаковой мере был зол и на большевиков, и на Стайна, и на его хозяев, Томаса и Росса.
Они вошли в полутемную ярангу, сели у костра, над которым висел котел. От него шел запах варящейся оленины. Черепахин сглотнул слюну. Последние дни пришлось изрядно поголодать. Забыв о своей брезгливости, он показал знаками старой чукчанке, которая возилась у костра, чтобы она достала ему мяса.
Она выловила железным прутом большой кусок и подала его Черепахину на продолговатом деревянном подносе, черном от грязи и скользком от жира, фельдшер, обжигаясь, рвал зубами полусырое мясо и, давясь, глотал. Олаф ждал.
— Рассказывайте все подробно, — потребовал он, когда увидел, что Черепахин наелся.
— Маклярен, ваш агент, первый привез об этом весть в Усть-Белую, — начал Черепахин. — После того, как его выпустили из тюрьмы…
— Маклярен был в тюрьме? — изумился Свенсон.
— Да. За отказ продавать товары по ценам, установленным большевиками.
— Что?! — почти закричал Свенсон. — По ценам большевиков?
— Именно, — и Черепахин преподнес Свенсону новую пилюлю: — Лампе согласился с ними и начал торговать.
— Не может быть! — Свенсон сжал кулаки, и казалось, что он вот-вот бросится на Черепахина.
— Ей-богу! Вот истинный крест! — Черепахин перекрестился. Он настороженно следил за Свенсоном. Обычно невозмутимого американца было трудно узнать. Кровь бросилась Олафу в лицо, а глаза наливались гневом и ненавистью. И чем подробнее рассказывал Черепахин, тем тяжелее и мрачнее становилось лицо Олафа.
