— Теперь, когда Совет избран, а вы, я вижу, довольны его составом, — не скрывая иронии, говорил Бирич, — Совет сообщит в Петропавловск о своем существовании и причинах своего появления, а также обсудит положение в уезде и решит, что нужно сделать в первую голову.
— Установить-с прежние цены-с! Прежние-с!
— Вытребовать долги!
— Оплатить уголь, который нас заставили бесплатно голопузым возить!
— Распределить поровну между коммерсантами все товары из государственных складов, поскольку у них нет хозяина, а то большевики приедут и все заберут!
Предложения, требования, обиды на ревком сыпались, как снег в пургу. Бирич с силой ударил кулаком по столу:
— Тихо! Галдите, как кайры на птичьем базаре! У кого есть просьбы или жалобы — пишите заявление в Совет. А сейчас я вот что хочу вам сказать. — Павел Георгиевич посмотрел на Струкова. Тот, как будто потеряв ко всему происходящему интерес, внимательно рассматривал свои маленькие руки. За время работы на копях они огрубели, ногти были обломаны. Бирич подумал: «Как ты отнесешься к моему подарочку?» — и, искоса следя за колчаковцем, сказал:
— В Ново-Мариинске остался в живых один член ревкома. Он только ранен.
— Кто? Где он? — посыпались вопросы. — Расстрелять его! Послать вдогонку за Мандриковым!
— Нет! — покрывая все голоса, возразил Бирич и увидел, что Струков, забыв о своих руках уставился на него. — Мы не убийцы и не террористы. Вчера мы наказали главных. Они этого заслужили. Один остался в живых. Его счастье.
— Расстрелять и его! — завопил Щеглюк, и снова у людей загорелись глаза, ожесточились лица. Ими овладела жажда убийства.
Бирич нахмурился.
— Неужели вы не понимаете, как для нас выгодно сохранить одному из членов ревкома жизнь? Мы, если понадобится, докажем, что расстреливали только тех, кто виноват, а не всех. К тому же этот человек был обманом втянут в ревком, служил для их грязных дел прикрытием. Мы все его знаем.
— Да кто же он? Назови! — потребовали участники собрания уже более спокойно. Их первый порыв расправиться с уцелевшим ревкомовцем сменился любопытством, и к тому же доводы Бирича звучали очень убедительно.
— Клещин! — назвал фамилию ревкомовца Бирич.
— А-а! Босяк! Голодранец! — раздались разочарованные голоса. — Ну, черт с ним!
— Мы, конечно, будем следить за ним, — пообещал Бирич, — и в случае чего — я сам его поставлю к стенке.
Клещина решено было не трогать. На этом собрание закрылось и все разошлись, за исключением членов Совета и хозяина дома. Бирич сказал Треневу:
