— Ты корми его, Николаевна, — кивнул Новиков на Мандрикова, — а я побегу!
— Что так? — удивилась хозяйка.
— Еще одно дельце есть, Николаевна. Вот его проверну и тогда, быть может, к тебе и заверну. А сейчас не обижай лаской Сергеича. — Новиков натянул кепку.
— Ладно уж, — махнула рукой женщина. — Полощись под дождем. А мы бражки отведаем. Проходите, Сергеич, в комнату.
Мандриков вопросительно посмотрел на Новикова, ему хотелось поговорить с ним, передать свою просьбу в областной партийный комитет, но рабочий сделал вид, что не замечает взгляда Михаила Сергеевича:
— Отдыхай, Сергеич. Еще загляну. Ну, будь…
Он вышел в коридор. За ним последовала Евдокия Николаевна. Мандриков услышал ее громкий шепот:
— Из чиновников, что ли, молодой?
— Нет. Наш. Береги… — Новиков кашлянул. — Денек-другой он у вас побудет. Потом уведу.
— Ладно, ладно, — ворчливо и уже перейдя на полный голос, ответила хозяйка. — Места хватает, чего бродить? Такого верзилу сразу приметят.
Мандриков улыбнулся и осмотрелся.
Продолговатая комната в три окна была заставлена цветами. Буфет, шкаф и диван самодельной работы, стол и несколько стульев составляли всю обстановку. В правом углу висела икона с незажженной лампадой, а под ней на маленьком треугольном столике высилась стопка книг. Михаил Сергеевич взял верхнюю, прочитал название: «Исповедь», Жан-Жак Руссо. Полистал. «Кто же живет здесь, читает такие книги? — Мандриков вновь осмотрел комнату. — Судя по всему, хозяин — рабочий или мастер, Новиков даже не объяснил».
Хлопнула дверь, и на пороге появилась Евдокия Николаевна:
— Небось голодный, Сергеич!
— Не беспокойтесь, Евдокия Николаевна, я… — заговорил Мандриков, но женщина перебила его:
— Ты мне не перечь. Снимай свой сюртук да ошейник и иди умываться. Рукомойник в коридоре. Там и мыло найдешь.
Михаил Сергеевич снял пиджак, который немного жал под мышками, расстегнул накрахмаленный воротничок и с облегчением вздохнул.
Когда он вернулся в комнату, на столе уже дымилась тарелка борща. Тут же стояла большая эмалированная кружка, полная желтого напитка.
— Ну, Сергеич, отведай моей бражки.
Мандриков с удовольствием выпил холодную терпкую жидкость с привкусом меда и хмеля. На него повеяло давним, таким родным и близким. Вспомнилось село в Горецкой волости на Могилевщине, маленькая старая изба с потемневшей соломенной крышей, соха возле сарая, из открытой двери выглядывает подслеповатая кобыла Машка. Плачут мать и сестры у ворот. Отец тяжело болел чахоткой и не смог выйти проводить старшего сына в солдаты.
