Там было красиво: все кругом купалось в янтарном сиянии, согревавшем причудливые медные светильники, и клеенчатые обои с цветочным орнаментом, и маслянисто мерцающие рельсы. Правда, стоило Чонси чуть-чуть повернуть голову – вот так… и картинка теряла надежность, словно эта милая, уютная сцена пыталась прямо сейчас писать себя по темному, гнилому холсту, который нет-нет да и проступал местами сквозь красочный слой. Чонси мог поклясться, что слышит какие-то звуки из темной глубины тоннеля: острый, холодный лязг и тягучий низкий рык некой кошмарной твари, которую он не знал и определенно знать не хотел. Он совсем уже было повернул назад, когда пришел голос, тихий нежный шепот – накатил волнами друг за дружкой, как прибой на песок…
– Посмотри этот сон со мной…
– Да, – сказал он. – Хорошо…
– Обещай.
– Обещаю.
Он ступил в тоннель и очутился рядом с трактиром «Le Bon Rêve»[27] в сельской Франции. Они с друзьями ходили туда выпить как-то в сентябре, перед тем как сгинуть в траншеях Западного фронта. В окнах таверны горел свет. Чонси прильнул лицом к окну, но ничего не разглядел. Сочный смех донесся сквозь закрытую дверь. А потом хор нетрезвых голосов затянул песню, популярную в военные годы. Чонси даже слова до сих пор помнил.
– Все сюда! Все сюда! – вступил сильный тенор.
Это же Клем Куц! Он бы где угодно узнал этот голос. Клем, его старый товарищ, тоже откуда-то тут взялся… Чонси толкнул дверь и вошел.
Кругом длинного дощатого деревенского стола сидели все, кого он за войну потерял. Ого, и Тедди Робертс тоже тут! Бедняга Тедди… его противогаз дал течь, и он задохнулся горчичным газом, чертовым ипритом… умер с выкатившимися из орбит глазами и жуткой противоестественной ухмылкой поперек тонкого лица. И Берти Сковрон, из Буффало – он получил полный живот шрапнели и истек кровью, одной рукой все еще держась за полевой радиотелефон. Фельдшер Роланд Кэрри – потешный старый Ролли, он еще, помнится, травил реально грязные шутки, проверяя десны на цингу или заливая едким спиртом паршивую рану. И вот этот самый Ролли сидел сейчас перед ним, несмотря на то, что его унесла инфлюэнца. А вон и Джо Вайнбергер! Он умудрился-таки добраться домой, в Поукипси, после войны – правда, совсем поехал крышей после всего, что ему довелось пережить. Протянул восемь месяцев, а потом пошел в сарай – свежее такое весеннее утро стояло, – перекинул через балку веревку да и повесился. Все его старые друзья были тут – живые, юные. Целые. Братья. Вся жизнь еще расстилалась перед ними, все мечты, взлелеянные до войны – стать мужьями, отцами, бизнесменами, героями благодарной нации, – нетронутые, ждущие: только возьми меня!
