Тут Пинчук принялся ожесточенно сучить дратву, давая попять Николаю, что рассказ окончен и ему пора уходить.
На «Отчаянном» топили баню. Артемьев как раз был выходным. И хотя отдохнуть не помешало бы: накануне работали они тяжело, их экскаватор стоял на глинистом грунте, — Николай взялся наломать для всех веников. Благо, в карликовой березе недостатка не было. Лист, конечно, у нее мелкий, но хлещет веник даже сильнее. И дух березовый крепче… Уже возвращаясь, он услышал позади себя смех:
— Частенько ты в кустах бродяжишь, то цветы, то березняк таскаешь!
Николаю показалось, что обдали его ведром кипятку. На берегу ручья, на бревне, сидела Любушка, вытянув стройные босые ноги, и заплетала косу.
— Присаживайся. Отдохни. Смотри, какая галька горячая. Хорошо как!
Николай пробормотал каким-то не своим голосом:
— Да, как на пляже в Крыму…
— А я на пляжах не бывала!
Ноги у нее маленькие, ступня узкая. Люба, почувствовав ого взгляд, потянулась за сапогами.
— Комары…
— Ты обувайся, я пойду.
Он поднял веники и медленно пошел по тропе. Любушка вскоре оказалась рядом.
— Домой схожу, еще обед сготовить надо. Роман на работе крепко уматывается. Да и неполадки у них. Запчастей нет. А начальство не беспокоится. Потом вернуться надо, подоить Цыганку.
— А почему ее Цыганкой прозвали, она ж… рыжая? — Николай взглянул на Любины волосы, которые горели на солнце рыжим огнем, и смутился.
— А ее не за масть прозвали, а за то, что побиралась, как цыганка, — не заметив его смущения, ответила Люба.
— Как побиралась? Не пойму.
— Ой, долго рассказывать! Но пока дойдем до поселка расскажу, пожалуй. Как-то зимой, когда Ефим Трофимович сам был за дояра, сена у них не стало. Не то чтоб совсем не стало, а дорогу к зародам в пургу замело. Тогда Ефим Трофимович и повел корову по поселку… побираться.
— Придумал же старик!
— Подводит, значит, ее к дому, где есть ребенок, и заставляет еды просить. Дескать, вы мне хлеба, а я вашим детишкам молока. Помню, в тот день я пироги пекла. Запах ли она учуяла или что ей взбрело, только подошла вдруг к окну и стекло как высадит! Сама испугалась и нас перепугала! Шарахнулась к Ирининому дому. Дверь в тамбур была открытая. Пацана у них еще не было. Ждали только. Корова, значит, из тамбура и теплую дверь настежь распахнула… Ирочка, говорят, как завизжит с перепугу…
Люба помолчала и добавила жалостливо:
— Потому у нее и ребенок искусственник. Слабенький…
— А у вас, Люба, дети есть? — спросил Николай, сам дивясь своей смелости.
