Калле Асплунд был полон радостного воодушевления. А ведь глядя на него, никогда не скажешь, что в круг его ближайших интересов входят Никодемус Тессин Младший и архитекторы времен барокко. Он больше походил на не первой молодости унтер–офицера, вроде тех, что отравляли жизнь мне, новобранцу, на учебных полигонах Королевского упландского полка. Румяное лицо, грубоватые черты, кустистые брови над веселыми серыми глазами, которые порой холодели как ледок морозным зимним утром. Причесанные на прямой пробор редкие светлые волосы, сильные руки, покрытые веснушками и густым светлым пушком. Но обольщаться не стоит. Под его слегка деревенской наружностью прятался необычайно острый ум, и я не раз поражался его эрудиции. Интерес к истории и архитектуре только лишний раз укрепил меня в мнении, что недооценивать Калле Асилунда никак нельзя. Волею обстоятельств и случая я неоднократно становился участником его сложных уголовных расследований, и всякий раз мы добивались конструктивных результа–тов. Уж не потому ли он и пригласил меня пообедать? В благодарность за помощь? Или были еще какие–то причины?
Подали салаку. Плоские филейчики, а между ними петрушка. На гарнир картофельное пюре. И запотевшие от холода рюмки с водкой. Пенистое золотисто–желтое пиво в высоких бокалах. Мне вспомнился анекдот про филе салаки: посетитель в ресторане спросил у официанта, что это такое, а в ответ услышал, что это, мол, две рыбки, лежащие одна на другой. «Тогда не будем им мешать»,— сказал посетитель и взял другое блюдо.
Мы ели, мы разговаривали. Калле еще и еще рассказывал о дворце. Об экономических проблемах, возникших, когда шведы проиграли войну. О том, как Карл XII, сидя в Бендерах, вел переписку по поводу деталей в чертежах Тессина. О Хорлемане, о Рене[42] и других, которые завершили этот труд.
Когда подали закуску, Калле вдруг замолчал. Серьезно посмотрел на меня.
— Неважнецкие у тебя дела,— наконец сказал он.— В общем, хуже некуда.
— Неважнецкие дела? Что ты имеешь в виду?
— Ты еще и толкаешь меня на должностное нарушение,— вздохнул он, доставая трубку. Но на сей раз я даже не обратил на это внимания, хотя в обычных условиях на дух не выношу его трубку. Гнойно–желтый дым валит из черной дырки с опаленными краями. Вонища. Не понимаю, что он в этом находит. Иногда у меня закрадывается подозрение, что это элемент некоего дьявольского метода выуживать правду из подозреваемых в убийстве.
— Нью–йоркская полиция...— вздохнул Калле, с тревогой глядя на меня.— Какого черта ты там натворил?
