Назавтра я позвонил старому университетскому другу, который работал смотрителем Национального музея. Ёран Линдгрен был дома и согласился взглянуть на стеклянный кубок, купленный Астрид. Ради такого случая я перенес свою обеденную прогулку за пределы Старого города и через мост возле «Гранд–Отеля» направился к махине Национального музея.
— Сколько лет, сколько зим,— улыбнулся мне навстречу Ёран из–за огромного письменного стола в своем кабинете. Long time, no see[26]. Ну что, закончил наконец работу о Фалькранце[27]?
— М-м–м... — промямлил я.— Лежит где–то, валяется без дела.
— Ты все же правильно поступил, при наших–то заработках... Чудесная находка у тебя с собой?
— Какие уж там чудеса... Просто вещица, которую я случайно отыскал в Нью–Йорке на блошином рынке. А ты у нас всемирно известный знаток по части старинного стекла.
— Этак меня вконец зальстить можно,— рассмеялся Ёран.— Увы, наверно, придется тебя огорчить. Я лично никогда не делал «открытий» на блошиных рынках. Со старинным стеклом в точности как со всеми прочими вещами: хочешь необычного, незаурядного,— выкладывай деньги. На барахолке ничего такого не найдешь.
— Не отнимай у меня иллюзии. Ведь я все надеюсь отхватить на очередном аукционе Рембрандта.
— Рембрандта. Вовремя надеешься. Разве ты не знаешь, что крупные музеи сплошь и рядом снимают из экспозиции своих Рембрандтов? Оказывается, многие из них либо подделки, либо написаны его учениками.
— Надежда оставляет человека в последнюю очередь. Как бы там ни было, вот тебе эта штука.— И я достал из кармана сверточек, снял шуршащую шелковую бумагу.
Ёран взял в руки прозрачно–синий сосуд. Поглядел на свет. Повертел–покрутил. Выдвинул ящик стола, покопавшись там, выудил маленькую лупу, с видом заправского ювелира приставил ее к глазу и стал изучать приобретение Астрид.
Затем он опустил вещицу на стол, прошел в другой конец кабинета к книжному шкафу, открыл какую–то книгу, перелистал несколько страниц и долго что–то там читал. Наконец он вернулся к столу, сел в высокое кресло, пристально посмотрел на стеклянный кубок и неожиданно улыбнулся.
— Каждый может ошибиться, сказал ежик, слезая с половой щетки.
— Ты это о чем?
— Я пока не берусь утверждать, надо будет посмотреть повнимательней, но, как видно, все же нет правил без исключений.
— Щетки и правила. Туман в словах — туман в мыслях. Я ничего не понимаю.
— Тогда поясню. Эта «вещица», как ты говоришь,— скифос.
— Скифос?
