— Ганс, Ганс! — кричал полковник через голову внучки, прокли-натора и Европенко. — Хошь, я танк тебе подарю, Ганс?.. Воттехрест! Э-э, батюшка, где крест твой? Потерял, агентура духовная, — ну вот тс звезда, — полковник поцеловал пятиконечную, — скажи только, ты-то как Германией торгуешь?..
Ганс не шелохнулся… Дамочка его, поднялась было на защиту Германии, да так и замерла — Ганс цепко держал ее за локоть.
— Герр полковник, — сказал этот ариец на чистейшем русском, — Фатерлянд не продастся, только Россию купить можно.
Тишина была почти гробовая, потом Ганс продолжил на таком же чистейшем… немецком, оставив присутствующим гадать кто сказал это, не тень ли отца Гамлета?
— Опки, не ухры-мухры, — оживился старик, — на Германию не накинешь, слыхал?
— Я хочу сказать, господа, — встрял вдруг проклинатор Лютиков, отрывая от стола свои кроличьи глаза, — у нас общая опасность — красно-коричневая чума. Вы посмотрите, что же они, эти нео-красные, эти нсо-коричневые…
— Смотри, как загундела трихинелла эта, — заглушил чавканье проклинатора старик, — в самое мудё лезет, потеплее ищет где, знаешь, накидочку какую на себя тянет?.. «Подлиз» называется. Но мудё это, проклинатор хренов, он правильно, конечно, гундит, красно-коричневая чума, цветом верно, в точку попал, только не чума — просто покров такой. Мало ли покровов есть на свете. И вспомни, кто подумать мог — толсто же на всех лежало, сурово, потому и не суть, что на каждом накинуто было, — да, тонко, худо, бедно, а поди-ка, вынь его, единицу эту, индивида особного из-под толстого одеяльца в одну шестую. А вот, недоглядели — прохудился покровец, с треском пошел, с искрами. А как сползла шкурка-то, сползла, тебя спрашиваю? — зло сверкнул глазами старик, и я подумал — сталинист, сейчас посуду бить будет, — глядь, а народ-то голый. Голый! И прикрыться нечем — срамота одна… Ха-ха-ха! — вдруг рассмеялся старик, нагло, на всю залу.
Со стола банкетного посмотрели на нас настороженно. А Лютиков, как будто и не слышал ничего…
Говорили же, нетопырям, с покровами бережней надоть, какой бы он такой-сякой не был, красный, али коричневый.
После этих слов старика я впервые ясно, насколько это вообще применимо к таким построениям, представил себе всю эту всемирную Покровность. И тот красный покров, что лежал на одной шестой суши… Точно, все так и есть. Когда толстое что-то сверху на всех лежит — не так уж важно, что на тебе лично, — под одним одеялом все были. Фуэтэ, конечно, не станцуешь, но и окоченеть не дадут… И вести себя будешь не как вывихнется, а как вправится, а чуть дернешь сильнее — там, где-нибудь в подвальцах дзержинских колокольчики попривязаны — дзинь-дзинь, кто там? выходи! И срослись со шкуркою этой, все равно что своя. Д тут на тебе, хрясь! Лопнула, да сползла — бр-р, холодно. А на швах-то и кровит, случается.
