Отец Браун трижды прочитал послание, прежде чем отложить записку. Она гласила: «Я погибаю от собственной руки, но погибаю умерщвленным!» Слова были написаны неподражаемым, если не сказать неразборчивым почерком Леонарда Квинтона.
С запиской в руке отец Браун направился в оранжерею, но доктор уже выходил оттуда с выражением мрачной уверенности на лице.
– Он сделал это, – сказал Хэррис.
Они вместе обошли роскошную и неестественную красоту кактусов и азалий и обнаружили поэта и романиста Леонарда Квинтона, чья голова свисала с кушетки, а рыжие кудри разметались по полу. В его левый бок был всажен зловещий кинжал, недавно подобранный в саду, и бессильная рука еще покоилась на рукояти.
Снаружи гроза накрыла небо от одного горизонта до другого, как ночь в поэме Кольриджа, и дождь барабанил по листьям и стеклянной крыше оранжереи. Отец Браун уделял больше внимания записке, чем трупу: он поднес ее к самым глазам и, казалось, старался перечитать надпись в гнетущих сумерках. Потом он поднял листок, и в то же мгновение разряд молнии залил все вокруг таким ослепительно-белым светом, что на его фоне бумага казалась черной.
Последовала тьма, наполненная раскатами грома, а затем раздался спокойный голос отца Брауна.
– Доктор, этот лист бумаги имеет неправильную форму, – сказал он.
– Что вы имеете в виду? – нахмурившись, спросил доктор Хэррис.
– Он не квадратный, – ответил Браун. – Один уголок срезан по краю. Что это может означать?
– Откуда мне знать? – проворчал доктор. – Как вы думаете, стоит отнести беднягу в другое место? Его уже не воскресить.
– Нет, – ответил священник, по-прежнему изучавший бумажку. – Мы должны оставить его как есть и послать за полицией.
Когда они проходили через кабинет, священник задержался у стола и взял маленькие маникюрные ножницы.
– Ага, – с некоторым облегчением произнес он. – Вот чем он это сделал. И все же…
Он озадаченно нахмурился.
– Да бросьте вы возиться с этой бумажкой, – нетерпеливо сказал доктор. – Это была его причуда, одна из сотни других. Он всю свою бумагу так обрезал, – добавил он и указал на стопку писчей бумаги, лежавшую на соседнем столике.
Отец Браун подошел туда и взял один листок, имевший такую же неправильную форму.
– Действительно, – согласился он. – Здесь я тоже вижу отрезанные уголки.
К немалому раздражению своего коллеги, он принялся пересчитывать листки.
– Все верно, – сказал он с извиняющейся улыбкой. – Двадцать три листка и двадцать два отрезанных уголка. Как я посмотрю, вам не терпится сообщить о случившемся.
