Вокруг быстро темнело, как перед грозой, но они по-прежнему видели человеческие фигуры в разных местах. Аткинсон с безучастным видом прислонился к дереву, силуэт миссис Квинтон по-прежнему виднелся в окне, доктор прогуливался возле оранжереи, и тлеющий кончик его сигары посверкивал в темноте, а факир едва заметно раскачивался, в то время как кроны деревьев угрожающе шелестели и качались из стороны в сторону. Приближалась гроза.
– Когда этот индус заговорил с нами, у меня было нечто вроде видения о нем и его мире, – продолжал священник доверительным тоном. – Он трижды повторил одну и ту же фразу. Когда он первый раз сказал «мне ничего не нужно», это означало, что он неприступен, что Азия не выдает своих тайн. Потом он снова сказал «мне ничего не нужно», и я понял, что он самодостаточен, как космос, что он не нуждается в Боге и не признает никаких грехов. А когда он в третий раз произнес «мне ничего не нужно», его глаза сверкнули. Тогда я понял, что он буквально имел в виду то, что сказал. Ничто – его желание и прибежище, он жаждет пустоты, как вина забвения. Полное опустошение, уничтожение всего и вся…
С неба упали первые капли дождя. Фламбо вздрогнул и посмотрел вверх, как будто они обожгли его. В то же мгновение доктор помчался к ним от дальнего края оранжереи, что-то выкрикивая на бегу. На пути у него оказался неугомонный Аткинсон, решивший прогуляться перед домом; доктор схватил его за шиворот и хорошенько встряхнул.
– Грязная игра! – вскричал он. – Что ты с ним сделал, скотина?
Священник резко выпрямился, и в его голосе зазвучала сталь, словно у командира перед боем.
– Только без драки! – приказал он. – Нас здесь хватит, чтобы задержать кого угодно, если понадобится. В чем дело, доктор?
– С Квинтоном что-то стряслось, – ответил тот, белый как мел. – Я плохо разглядел через стекло, но мне не нравится, как он лежит. Во всяком случае, не так, как до моего ухода.
– Давайте пройдем к нему, – предложил отец Браун. – Можете оставить Аткинсона в покое – я не терял его из виду с тех пор, как мы слышали голос Квинтона.
– Я останусь здесь и присмотрю за ним, – поспешно сказал Фламбо. – А вы идите в дом и посмотрите, что с Квинтоном.
Доктор и священник подбежали к двери кабинета, отперли ее и ввалились в комнату. При этом они едва не налетели на большой стол красного дерева, за которым поэт обычно сочинял свои творения – кабинет был освещен лишь слабым пламенем камина, разведенного для того, чтобы согревать больного. Посреди стола лежал единственный лист бумаги, явно оставленный на виду. Доктор схватил его, пробежал глазами и с криком: «Боже, посмотрите на это!» устремился в оранжерею, где жуткие тропические цветы, казалось, еще хранили багровое воспоминание о закате.
