— Это какая-то женщина, — наконец выговорил он отрешённо. — Да, какая-то женщина. Её как-то зовут. У неё есть работа. Какая-то работа, которую она очень любит. Фотография этой женщины стоит у меня на полке. Эта женщина не сидит в тюрьме. Но почти что сидит, потому что её фотография стоит у меня на полке в то время как я сижу в тюрьме. Ей не нравится моя камера — эти стены, унитаз, это зловоние и… она терпеть не может горох, да, она ненавидит горох. Вот.
Он вдруг порывисто схватил дочь надзирателя за руку (но девушка и в этот раз не испугалась — видимо, она уже хорошо знала безобидный характер узника) и торопливо, сбивчиво заговорил:
— Как забавно, вы не находите? Своими вопросами вы отвели женщине — женщине вообще, а не конкретно вот этой женщине — как бы три ипостаси, только три: жена, сестра, любовница. Ну, по понятным причинам вы не предположили ещё мать, бабушку, тётю, дочь и других возможных родственниц, не подходящих к фотографии по возрасту. Забавно, правда? И как интересно! Женщина — это всегда родственница, родственница мужчины, она является кем-то, но этим кем-то она всегда является только по отношению к мужчине, только рядом с ним, только по отношению к нему, не сама по себе, потому что сама по себе она, очевидно, ничего не значит — она ничто, ноль, пустота… Подождите, подождите… Какие бездны философской мысли можно вынести из этого небольшого тезиса, что там фон Лидовиц!
Девушка в продолжение этого воспалённого монолога пыталась вырвать у него свою руку — сначала потихоньку и невзначай, потом всё более требовательно. Наконец она не выдержала и с силой вырвала запястье из пальцев узника.
— Будь вы прокляты, что ж вы так вцепились-то! — раздражённо и почти зло воскликнула она. — У меня же синяк будет.
— Простите, простите бога ради, — испуганно отстранился от неё он. — Только не говорите папеньке, умоляю вас.
— Боитесь? — уже беззлобно, но с превосходством усмехнулась она.
— Ваш папенька очень строг с заключёнными.
— Да, он суровый мужчина. Особенно с нарушителями закона. Но вообще он очень добрый.
— Добрый?.. Ну, возможно, пожалуй. Во всяком случае, лицо у него действительно очень доброе. А вы, наверное, очень любите его и…
— Люблю? — не дослушала она. — Да я его ненавижу!
— Ах, вот оно как! — осёкся узник, бледнея от неожиданного признания собеседницы. — Впрочем, я признаться, тоже, — добавил он, бледнея ещё больше — теперь уже от ужаса.
