Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.
Потускневшее солнце уже на излете.
Машет крыльями грустно, на юг улетая,
Туруханского гнуса пора золотая.
Край поры молодой, я там с юности не был,
Где горит над водой незакатное небо,
И светлеют, обнявшись, спокойные реки, —
Белый плес Енисея и синий Курейки,
Где стоят, высоки, приполярные ели,
Где вождя мужики утопить не сумели.
Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.
Вы подобное место навряд ли найдете,
Где гниют у низины пустынного леса
Силачи-исполины, четыре «ИэСа»,
Словно памятник грозной минувшей эпохи.
Ржавых труб паровозных невеселы вздохи.
Сорок лет, как сюда завезли их баржою,
И стоят они здесь, поедаемы ржою.
Волк голодный, обманутый рыжею кровью,
Пробирается, крадучись, к их изголовью.
Эти призраки все я запомнил толково
На краю Енисея вблизи Ермаково,
Где осинник пылал светофором над нами,
Где пути вместо шпал замостили телами.
Но истлели тела – и дорога насмарку,
Что связать не смогла Салехард и Игарку.
Сколько лет пробивался по тундре упрямо
Этот путь, что заложен задолго до БАМа?
Половодье в начале недолгого лета
До сих пор вымывает из кручи скелеты.
Нынче норы лисиц и берлоги медвежьи
Заселяют туманное левобережье,
Да остатки бараков чернеют, убоги,
У покинутой насыпи мертвой дороги.
Паровозы, как мамонты, тонут в болоте.
И когда эти строки вы в книге прочтете,
Помяните людей, что не встретили старость,
От которых нигде ничего не осталось.
