— Сожжено? — удивился Пашка. — При таких-то дождях?
— А керосин зачем? — резонно ответил Кобелино и спрыгнул с лошади.
Спешившись, они вошли в дом, в обширное помещение, занимавшее, видимо, весь первый этаж. Тут оказалось на удивление чисто и уютно: стены покрашены розовым и голубым, пол выскоблен, окна — в полосатых шторах, всюду керосиновые лампы — стеклянные, под бронзовыми абажурами, в одном углу — рояль, в другом — ведущая наверх лестница, а между ними — широкие мягкие диваны и низкие столики. Заднюю стену обрамляла стойка, у которой скучали полдюжины девиц и коренастый крепкий мужчина с дубинкой у пояса. За стойкой виднелась распахнутая дверь — вероятно, на кухню, а по обе ее стороны громоздились бочки с пивом. Помимо них, имелся еще буфет, заставленный бутылками, флягами, штофами и кувшинами. В воздухе витали соблазнительные запахи скорого обеда.
Филин громко сглотнул слюну.
— Пиво! И мясо!
— Крокодильи хвосты! И девочки! — поддержал его Пашка-Пабло. — Только вот, тапирий блин, простынок не вижу.
— Наверху простынки, в номерах, — пояснил Кобелино и направился к коренастому, обниматься.
Вероятно, он был знаком и с девушками — увидев его, они вскочили и заметались вокруг, визжа от радости. Кобелино, красавец мулат, обычно внушал слабому полу необоримое восхищение, так как отличался опытом в делах амурных и приятной внешностью: нежная кожа цвета кофе с молоком, темные страстные очи, брови вразлет, кудри до плеч и маленькие щеголеватые усики над верхней губой. Женщины его любили, а он обожал женщин, за что и поплатился — был изгнан из клана «плащей» после какой-то темной истории с любовницей Монтальвана. Девушку утопили, а соблазнитель, посягнувший на хозяйское, чуть не сделался евнухом, но как-то он искупил свой грех. Каким в точности способом, Саймон мог лишь догадываться, предположив, по намекам мулата, что дон Антонио Монтальван неравнодушен как к женской, так и к мужской красоте.
От стойки, сквозь визг и хихиканье девушек, доносилось:
— Валека, дружбан!
— Кобель, черт тебя побери!
— Сукин ты сын! Живой, гадюка! Гладкий!
— Ублюдок! А я уж думал, тебя навечно в Пустошь закатали!
— Закатали, а нынче раскатали… как тапирий блин…
— Отметим?
— Еще бы! Пиво не прокисло?
— Прокисшего не держим. Вот только… — Коренастый склонился к Кобелино и что-то зашептал ему, посматривая на дверь.
Саймон поймал одну из девиц, кареглазую смуглянку, пощекотал за ушком и распорядился:
— Мяса и пива, красавица.
