Для соблазнительного контраста, объяснял Кобелино: белых чикиток — на синих простынках с голубыми бантиками, а темнокожих — на розовых с алыми.
— А ежели двух сразу? — допытывался Пашка.
— Тогда, — отвечал Кобелино, — простынки будут полосатыми или в горошек, как пожелает клиент, и с бантиками двух цветов.
— А где эти бантики вяжут? — любопытствовал Пашка.
— По краям простынок, — хихикал Кобелино, — но если припрется парень с Пустоши с песюками, привяжут где угодно, хоть на яйца, хоть на член.
— На члене нам украшение ни к чему, — возражал Пашка, — а вот насчет яиц надо бы подумать — только не своих, а кобелиных. Это ведь какое диво — кобель с алым бантом на яйцах! Не жалко и денег заплатить!
Деньги у Саймона были — староста Семибратов отдал ему все, что нашлось при огибаловских, и еще добавил сотню песюков. А также выдал бумагу, где сообщалось, что пять уроженцев Семибратовки, люди трудолюбивые, способные к различным ремеслам, следуют в Рио, дабы попытать удачи в городских занятиях и промыслах. Иными словами, сшибить деньгу, а коль повезет, пристроиться шестерками в одном из столичных бандеро. Эта подорожная была заверена в живодерне Дураса, но пока что Саймону не пригодилась — «клинки» и гаучо бумаг с него не спрашивали, а сразу принимались стрелять.
Путники миновали площадку с ямой и воротом, обогнули форт с земляными стенами, перебрались через рельсы и двинулись шагом по улице — той самой, что тянулась вдоль причалов. Выглядела она странно: лавки, кабаки и увеселительные заведения были пустынными, как и сам утопавший в грязи проезд, зато на пирсах, плотах и палубах кораблей сновало множество народа. Саймону показалось, что люди торопятся из последних сил, затаскивая бочки и мешки, хватаясь за весла и разворачивая паруса; четыре суденышка отплыли на его глазах, а колесные пароходы дымили и пускали искры из труб, словно в топках их бушевало адское пламя. Дождь ненадолго прекратился, сизые тучи разошлись, и мутно-шоколадную речную поверхность озарили золотистые сполохи. Где-то справа, за домами, басовито прогудел паровик, пароходы пронзительно откликнулись и отвалили от пирсов, загребая против течения. Саймон вытер ладонью мокрое лицо и втянул ноздрями воздух. Пахло углем и смолой, рыбой, гниющими фруктами и чем-то еще, знакомым и приятным.
— Мясо, — пробормотал Филин. — Мясо и выпивка.
— Точно, — кивнул Кобелино. — Нам туда!
Он направился к неказистому двухэтажному строению с верандой, тянувшейся вдоль фасада, и вывеской: «Парадиз. Приют любви». Вывеску украшал силуэт в темном плаще, перила веранды казались прочными, заменявшими коновязь, а вот крыша и в самом деле была веником — из растрепанного мокрого тростника. Пашке тут же захотелось знать, отчего поскупились на черепицу, и Кобелино объяснил, что строиться надежнее смысла нет — все будет разгромлено и сожжено.
