|
| Meanwhile Captain Jamie fretted his head off and prepared for the night, while Winwood passed the word along to the forty lifers to be ready for the break. | В то время как капитан Джэми волновался, дожидаясь ночи, Винвуд передал сорока заговорщикам, чтобы они готовились к побегу. |
| And two hours after midnight every guard in the prison was under orders. This included the day-shift which should have been asleep. | В два часа пополуночи вся тюремная стража была на ногах, не исключая дневной смены, которой полагалось спать в это время. |
| When two o'clock came, they rushed the cells occupied by the forty. The rush was simultaneous. | Когда пробило два часа, они бросились в камеры, занятые сорока заговорщиками. |
| The cells were opened at the same moment, and without exception the men named by Winwood were found out of their bunks, fully dressed, and crouching just inside their doors. | Все камеры отворились в один и тот же момент, и все лица, названные Винвудом, оказались на ногах, совершенно одетые; они прятались за дверями. |
| Of course, this was verification absolute of all the fabric of lies that the poet-forger had spun for Captain Jamie. | Разумеется, это подтвердило в глазах капитана Джэми все измышления Винвуда. |
| The forty lifers were caught in red-handed readiness for the break. | Сорок вечников были пойманы врасплох на приготовлениях к побегу. |
| What if they did unite, afterward, in averring that the break had been planned by Winwood? | Что из того, что они все впоследствии единогласно утверждали, что побег был задуман Винвудом? |
| The Prison Board of Directors believed, to a man, that the forty lied in an effort to save themselves. | Комитет тюремных директоров, от первого до последнего человека, был убежден, что эти сорок каторжников лгут, выгораживая себя. |
| The Board of Pardons likewise believed, for, ere three months were up, Cecil Winwood, forger and poet, most despicable of men, was pardoned out. | Комитет помилований был того же мнения, ибо не прошло и трех месяцев, как Сесиль Винвуд, поэт и мазурик, презреннейший из людей, получил полное помилование и был освобожден из тюрьмы. |
| Oh, well, the stir, or the pen, as they call it in convict argot, is a training school for philosophy. | Тюрьма -- превосходная школа философии. |
| No inmate can survive years of it without having had burst for him his fondest illusions and fairest metaphysical bubbles. | Ни один обитатель ее не может прожить в ней годы без того, чтобы не отрешиться от самых дорогих своих иллюзий, без того, чтобы не лопнули самые радужные его метафизические пузыри. |
