Толик изо всех сил лупил погремушкой о спинку кроватки, пытаясь заглушить надоевший вой. Не помогало. Он снова, пока не немели руки, носил и укачивал малышку, менял пеленки, баюкал и уговаривал, стыдил и ругал, удивляясь собственному терпению. Даже отшлепал слегка. Непокорное горластое существо не поддавалось. От натужного воя ее молочно-белое пузико покраснело, разъеденные слезами щеки вздулись. Она нещадно скребла их ноготками, и мальчик опасался, как бы она не выдрала себе глазенки.
День клонился к вечеру, мальчиком овладевало сознание полной безнадежности. С Юлькой не сладить, к ее незатихающему вою не привыкнуть. Он все дольше задерживался на кухне и в коридоре; приходил в себя, отдыхал от раздирающего душу крика, вслушивался в безгласный, недоступный мир лестничной клетки. Теперь он был почти уверен, что мама не придет, и выпутываться придется самостоятельно. И в этом обжитом и родном мирке становилось страшно.
В который раз Толик пустил унылую слезу, но от громких рыданий удержался и твердо решил не поддаваться жалости, поменьше возиться с сестренкой. Нужно дожидаться помощи у входной двери. Толик надолго покинул комнату, застыв на карауле у входа.
Юлька орала напропалую, и мальчик разок, другой не выдерживал, поил ее водой и умолял протяжно и жалобно:
— Потерпи, слышишь. Потерпи …
Смеркалось. Толик осветил квартиру всеми лампочками, даже настольную включил. Разгромленное родное гнездо выглядело удручающе неприятно и чуждо. И страх налетел новым порывом. Как долго придется сидеть одним взаперти? Умрем, никто и не спохватится. Выжил в блокаду, так сейчас непременно загнусь. Если с мамой случилась беда, выручать некому.
Взвинченный до крайности мальчик с ужасом ощутил свою слабость и беспомощность и дал себе волю: заревел громко, со всхлипами и подвываниями. Он горько рыдал в коридоре, а сестренка безутешно голосила в комнате.
Наплакавшись, почувствовал облегчение и неимоверную усталость. Тупое равнодушие охватило его. Глаза слипались сами собой, в серой сонной одури туманилось сознание. Он рухнул в постель как убитый и мгновенно и бездумно уснул под неумолчный Юлькин скулеж.
Разбудили его тишина и всплывшее беспокойство. Непотушенные лампочки едва мерцали в лучах бьющего в окно солнца. Живо вспыхнувшие в сознании волнения вчерашнего дня сорвали его с постели. Он опасался, не испустила ли Юлька дух, изойдя в надрывном плаче? Жива, посапывает.
Осторожно выбрался в коридор, приложился попеременно глазом и ухом к прорези замка. Ни звука, ни шороха. Постоял, вслушиваясь в ненавистную тишину. Внезапно ему дьявольски захотелось есть. Пошарил по полкам в поисках съестных припасов: манка, сахарный песок, кусочек хлеба. Набил рот песком, сжевал хлеб, — немного полегчало, ожил.
