В полдень Юлька сглотнула пару ложек вчерашней каши и допила молоко, но нытья не прекратила. Ее мокрая мордашка расплылась, покраснела, залитые слезами глаза сверкали с недоумением и укоризной. Толика она больше не признавала.
— Баю бай, — терпеливо канючил мальчишка, но прошло еще часа два, прежде чем она задремала.
Передышка. Можно спокойно обдумать, как быть дальше? Толик вытянулся на носочках и выглянул в окно. С верхотуры шестого этажа открывалось хаотическое скопление ломаных линий крыш, печных труб, каменных обрывов стен и чердачных окон. Сплошные гребни крыш простирались далеко, насколько хватало глаз. Даже внизу под окном краснела железная кровля двухэтажной пристройки, прилепившейся к их дому: мастерская по ремонту автомашин. Туда пленных немцев пригоняли работать. Нет, через окно не выбраться, об этом и думать не следует.
Глянул в замочную скважину на лестницу. Напротив виднелась обшарпанная, темно-коричневая дверь в соседнюю квартиру, где жила Клавдия Степановна с мужем, обожженным танкистом. Муж был слеп и месяцами лежал в госпиталях.
Нужно караулить здесь и позвать на помощь, как только послышатся шаги, решил Толик. Теперь он надеялся не только на возвращение мамы, но и на соседку. Он гнал прочь мысли о несчастье с мамой, но во всех других случаях она не могла забыть о них. На худой конец прислала бы кого-нибудь. Как ни напрягался мальчик, додуматься до чего-то определенного не мог, а неясность пугала не меньше самого вздорного домысла.
Пробудилась Юлька и распалилась не на шутку. Ее беспрестанный плач выводил Толика из себя. Лежать в постельке она отказывалась, и мальчик до изнеможения мотался с нею по комнате, прижимая животиком к себе, как учила мама. Присаживался отдохнуть, не выпуская сестренки из рук.
Разбросанные вещи попадались под ноги, и Толик зло отфутболивал их, а потом сгреб ногами в большую кучу за шкафом. Придет мама, отругает за безобразие, — успокаивал он себя надуманной угрозой. Надежда на ее осуществление согревала мальчика.
— Наша Юлька ревушка, ревушка коровушка, будет кушать кашку. — Толик соскреб с донышка кастрюльки остатки каши и пичкал ими сестренку. Зареванная Юлька придирчиво принюхивалась, прислушивалась к чему-то своему, происходящему у нее внутри. Осознавала, что успокоительные ухищрения Толика — обман, мамы нет, и продолжала реветь. Разбушевавшуюся девочку ничем было не пронять. Она выплевывала пустышку, выплевывала подслащенную воду, и Толик отпаивал сам себя. Слезы и сопли заливали ее лицо. Безостановочный плач сестренки выматывал мальчика больше, чем таскание ее на руках. Толик пел ей мамины песенки, понимая все отчетливее, что сюсюканье бесполезно и нужно придумать что-нибудь определенное, решительное. Но ничего не придумывалось.
