— И этой простушке у нас не светит!
— Что, волки, зубарики заведем! — Горбатый сыпанул чередой грязных ногтей по неровным гнилушкам, выбивая частую дробь. Строй забелел скособоченными оскалами, зацокал беспорядочным звоном.
Педя гримасничал, напевая:
На рыбалке у реки
Кто-то стибрил сапоги.
Я не тырил, я не крал,
Я на шухере стоял.
Мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, подгоняя дремавшее время. Начальница не показывалась. Лишь воспитательница набегала с уговорами и угрозами:
— Злыдни, чего молчите? Все одно дознаемся. Миндальничать не станем. Виновного — прямиком в колонию!
— Заладила: ко-ко-ко, ко-ко-ко, — проквохтал Никола себе под нос.
Женщина не разобрала слов и пустилась брюзжать еще занудливее:
— Оглоеды несчастные! То дерутся, то воруют! Что за дети такие!?
— Мы дети заводов и пашен! — пояснил Горбатый с обезьяньей бравадой.
— Не кощунствуй!
— Что я такого сказал, что?
Все понимали, что она страдает без завтрака за компанию. Строй распался. Мы стояли реденькой толпой, готовые в любой момент скакнуть к своему месту. Неровный гул голосов наполнял зал.
Новеньких за что морят? Мы ж только прибыли, — сокрушался я. Так и подпирало напомнить об этом взрослым. Но Дух и Толик помалкивали, не стоило и мне высовываться.
За окном опавшие листья густо усыпали покатые крыши приземистых развалюх, лепившихся к бесформенной, обвалившейся стене разрушенного кирпичного дома. Солнце неподвижно висело чуть выше стены, и его косые лучи врывались в окна и высвечивали мельтешащие пылью полосы над нашими головами.
Горбатый перекидывался отрывистыми репликами с Николой и Педей. Никогда не признается, пусть зудят хоть до вечера, — подумалось мне. Бессмысленное стояние подчеркивало бессилие начальства и сплоченность группы.
— Атанда! — трубанул кто-то.
Секундная неразбериха, и строй выровнялся.
— По вашей милости срывается репетиция, — завела начальница с порога в той же напористой манере. — Решайтесь, а то хуже будет!
— Хуже некуда!
— Поклеп это! Лепят напраслину! — пробасил Никола.
Начальница присела и спустила удила:
— Ты, обормот, дубина стоеросовая! Привезли раздутого, вшивого, в лишаях! Знала, — не малолетка! Пожалела, приняла! … Больше валандаться не буду! Баста! По тебе колония плачет! … И фамилия поди липовая?! Документы твои сыскать не могут!
— Отстань, не блажи! — огрызнулся Никола.
Взбеленившаяся начальница вплотную придвинулась к неуступчиво отлаивающемуся Николе и так гневно костила его, что казалось вот-вот вцепится ему в лохмы.
