— А Аленка? — горячо подхватила Лиза. — А о дочке ты подумал?
— Да что ж? Все равно вам от меня никакой помощи нет, один вред да расстройство. Я же все понимаю. Вам без меня лучше будет.
— И думать об этом не думай, — прервала его Лиза. — Как это ребенку может быть лучше без родного отца? Да и я… Ты ведь только скажи, Сема, как тебе помочь, чем помочь, — а уж я из кожи вон вылезу, только бы ты наладился. Ну скажи мне, Сема, милый. — Лиза охватила его извечно женским, милым движением ласкающих рук. — Ну скажи мне, ты ведь можешь не пить? Ты ведь можешь бросить эту проклятую заразу? Ведь все остальное мы бы с тобой шутя решили.
Семен сглотнул вязкую слюну.
— Не знаю, — ответил он, помолчав. — Я раньше думал, что пью, только когда хочу, а стоит по-другому захотеть, так разом брошу. А сейчас вижу, что нет: и хочу — пью, и не хочу — пью! Уже не могу не пить. — Он немного подумал и сказал с тоской: — Вот ты, может, не поверишь, а ведь я не хочу, уже совсем не хочу пить, а вот пока не выпью, сам не свой, умереть, кажется, легче, чем не опохмелиться.
— Ну давай тогда лечиться, Сема, что ж иначе делать-то? Надо ведь как-то себя перебарывать. Вон вчера по телевизору показывали — лечат же, и ничего, вылечивают. Работают потом люди, живут по-нормальному, не пьют.
Семен зло фыркнул в ответ:
— По телику! Вылечивают! Вон они леченые, полпарка их, леченых этих, ходит. Они ведь потом еще хуже пьют, леченые эти!
— Хуже? — подхватила Лиза. — Да уж куда хуже-то, чем сейчас? Хуже не бывает! Нет, Сема, тут одно спасенье, один выход — лечиться и не пить потом совсем!
— Совсем? — недоверчиво протянул Семен, подумав. — Даже пива?!
Это показалось ему дивно, неправдоподобно и удивительно. Как? Вести такую жизнь, в которой не придется выпить даже кружки пива? Да нет, такой жизни просто не может быть!
Он сам, вообще-то говоря, не очень любил пиво — градус не тот. Дуешь, дуешь, а толку чуть. Да и кайф от него какой-то дурной. И все же? Не выпить пива? Ну еще с тем, чтобы окончательно не пить водки или вина, он мог как-то примириться и понять, что тут нету иного выхода, — но кружка пива?!
Против такого полного ограничения протестовало все его существо. Вот он идет, скажем, с работы в теплый летний вечер. Усталый, намаявшийся идет. И вот на углу стоит пивная цистерна, вьется вокруг нее народ, стучит мокрыми пенными кружками, горячо толкует обо всем на свете, и кто-то знакомый, увидев Семена издалека, громко кричит ему через улицу: Сюда, сюда, Угол! Я уж взял тебе! — и поднимает в знак приглашения тяжелую ребристую кружку. И не перейти после этого через дорогу, и не взять в руку скользкую дужку прохладной посудины, и не сдуть, растягивая удовольствие, пышной шапки пены, и не сделать с устатка трех-четырех блаженных, ледяных глотков?! Это показалось Семену требованием слишком обидным, слишком несправедливым и насмерть унижающим его мужское достоинство. Углов невольно завозился и крякнул. Не выпить пива? Мысли его невольно приняли другое направление.
