Семен молчал, тяжело и хрипло дыша.
— Ведь мы с тобой не так уж теперь молоды, — сказала Лиза подавленно. — И оглянуться не успеем — жизнь пройдет, а мы и не жили. И дочку надо поднимать, и сам ты, Сема, не в порядке… Сердце мое рвется.
Лиза тихо и безнадежно заплакала. Сказалось и выговорилось не то, что хотелось и было задумано, а сказалось и выговорилось то, что не сказать и не выговорить ей было не под силу. Мимо ее волевых, мимо обдуманных ходов выплеснулась горечь, переполнявшая изболевшееся сердце, и больно ударила Углова по лицу.
Он завозился, неловко обнял Лизу за плечи и смущенно пробормотал:
— Ну что ты, мать? Ну хватит, хватит.
Тяжелая ладонь его робко погладила Лизину спину, и он выдавил из себя с явным усилием:
— Вот увидишь, мать, все еще наладится.
Лиза, тихо всхлипывая, бормотала что-то невнятное, а Семен все гладил и гладил ее по спине негнущейся, виноватой рукой.
— Мне ведь уже и жить не хочется, Сема, — с трудом вымолвила она. — Ведь если б не Аленка, так я давно бы на себя руки наложила. Никаких сил моих больше нет.
Семен беспокойно заерзал.
— Ну что ты? Зачем так-то? Это ведь я… — Он осекся и замолчал.
Текли за минутами минуты, и тьма вокруг делалась гуще и плотней. Сейчас каждый из них думал о своем. Мир кипел вокруг, врываясь тысячами звуков и запахов в их затерянное уединение, но они не замечали могучего биения окружающей жизни. Их одинокий, бесплодный, каменистый остров лежал за пределами земного круга — печальный и угрюмый, он словно был отмечен роком.
Но пока жив человек, нет в мире силы, способной до конца омертвить его сердце. Человеческие чувства так же вечны и неистребимы, как сама жизнь. И тот здоровый, живой инстинкт матери, жены, продолжательницы рода и хранительницы очага, что из самой седой, из самой забытой древности протянулся тысячью нитей в наши дни и выткал, и выковал Лизину душу, — этот неумирающий инстинкт властно проснулся в ней в нужное время и дал ей новые силы и новое мужество.
— Нет, Сема, — сказала Лиза, обнимая мужа. — Так жить, как мы с тобой живем, больше нельзя. Нам надо вместе перебороть беду. Нет у нас с тобой другого выхода.
Семен тяжело вздохнул. Тяжелые, как камни, слова, больше похожие на хрипы раненого, полились из его уст.
— Ты знаешь, Лиз, я ведь и сам лежу по ночам и все думаю, думаю. Никак не могу спать, от мыслей задыхаюсь, а придумать ничего не могу. Хоть бы сдохнуть мне, что ли, освободить вас! И уж сам я себе стал в тягость.
