М. К. ПОКРЫШКИНА.
Это было у моря
Да-да, мы действительно встретились с ним у самого синего моря, в августе 1942 года. Все начиналось как в старом романе. Только у нашего моря не зеленели пальмы, а на героине вместо бальных туфелек были кирзовые сапоги. Служила я медицинской сестрой санитарной части батальона аэродромного обслуживания (БАО). До того как военная судьба забросила наш БАО на берег Каспийского моря в поселок Манас, что расположился километрах в сорока от Махачкалы, нам сполна довелось испытать и горечь отступления, и боль утрат, и тяготы фронтовой службы.
Не буду подробно рассказывать, что такое БАО. Скажу только, что без его скромных служащих - связистов, метеорологов, медиков, оружейников, солдат аэродромной роты, автомобилистов и интендантов - нормальная боевая работа летчиков была бы просто невозможна. Конечно, нам, баовцам, не приходилось вступать в непосредственные схватки с врагом, но мы обеспечивали жизнь и мощь авиаподразделений, их постоянную боеготовность, и для этого требовались в полной мере и мастерство, и мужество, и самопожертвование.
Работы в Манасе было невпроворот. И все же здесь жилось значительно легче. Мы наконец-то пришли в себя, отогрелись под ласковым южным солнцем. Суровую зиму 1941/42 года вспоминали как что-то ужасное. Мало того, что наш БАО был тогда в непосредственной близости от передовой. Все мы, особенно летчики и авиатехники, страдали от морозов и пронизывающих до костей ледяных степных ветров.
Самолеты МиГ-3, которыми были укомплектованы обслуживаемые нами полки, имели в ту пору каверзную конструктивную недоработку - у них нередко заклинивало фонари летных кабин. Случись что в воздухе - и с парашютом не выбросишься. Поэтому многие летчики, несмотря на страшные морозы, летали с открытыми кабинами. Медики перед каждым стартом бегали от самолета к самолету, требуя, чтобы пилоты смазывали лица гусиным жиром. Какого труда стоило подчас сломить их мальчишескую браваду: не буду, мол, и все...
Помню, как однажды я уговаривала перед вылетом капитана Алексея Постнова, а он упрямился:
- Сказал, не буду мазаться, значит, не буду. Да не беспокойся, сестричка, ничего со мной не случится.
Так и вылетел. А через четверть часа мы с удивлением и тревогой увидели, что его самолет идет на посадку. Вылез из кабины - нельзя узнать: лицо белое, распухшее. Глаза - узкие щелочки - едва видны.
Обработали мы Постнова, отправили в санчасть. Вскоре он вновь летал, но следы обморожения остались у него надолго. Уже после войны судьба вновь нас свела. В первую встречу Алексей пошутил:
