Словно не замечая своего старого приятеля, Шампанский сошел с крыльца и уверенной походкой зашагал на Площадь, безразлично переступая через раздавленных. Свинтарей проводил его удивленным взглядом, потер пальцами виски и уныло поплелся домой.
Из-за свежевыстроенного забора летели жирные черные комья, которые сразу же после падения рассыпались на снегу, покрывавшем булыжник улицы Туманного парадокса. “Иностранцы споили хламский народ! Смерть Шампанскому!” – бросилась Свинтарею в глаза надпись, наспех нацарапанная на досках. И он подумал, что почти все многочисленные начинания в Хламии, несмотря на их внешнее несходство, кончаются такими вот неподвластными времени призывами, – и от всего сердца пожалел иностранца Шампанского.
Ухватившись за неровный край не такого уж и высокого заборчика, Свинтарей подтянулся на руках и заглянул во двор. В сумерках он разглядел маленькую коренастую фигуру с лопатой: его сосед яростно трудился, прокапывая вдоль заборчика узкую, но довольно-таки глубокую траншею. Увидев седую голову, Чур ила изо всех сил швырнул в нее земляным комком и, не промахнувшись, дико загоготал. Однако в следующую секунду, узнав писателя, присел на бровку траншеи и беззвучно заплакал, вытирая слезы тыльной стороной своей мозолистой ладони.
И писатель на этот раз от всей души посочувствовал Сугаею Чуриле, который, отгородившись от хламов, не придумал ничего лучше, чем прокопать вдоль своего забора траншею – точную копию того самого канала, что должен был соединить Пруд с самим собой и на постройку которого Свинтарей потратил столько сил и здоровья.
Писатель соскочил вниз, вытер с лица грязь и направился к своему дому Голова нестерпимо болела, словно маленькие молоточки колотили откуда-то изнутри по затылку, по лбу, по вискам. Он миновал влажную темноту коридора, и резкий оконный свет, прямо-таки физически давивший на веки, обдал его неприятным холодком. Свинтарей приблизился к стеклу и задернул занавеску – единственный луч пробился через преграду и зажег на куче рукописей круглое пятно.
Писатель, как завороженный, подошел к ним и внезапно, вспомнив нечто важное, полузабытое, начал ворошить пожухлую, заплесневевшую гору. Наконец рука его наткнулась на то, что он искал: толстый фолиант в побитой молью кожаной обложке был на месте.
Страницы книги высохли, а строчки, написанные цветными чернилами и краской – золотой, красной и черной – перекосились и наползали друг на друга.
