Сын. Нет, отец, тебе будет хорошо, если сразу. Я хотел бы испытать то, что испытаешь ты, но у меня не получится. Ты выходишь и сразу наступаешь на что-то мягкое и теплое, как будто у твоего порога лежала лиса. А это просто толстый слой нагретой пыли. Над головой висит белое солнце – платок не забудь, как договорились, – а в грудь упирается стена раскаленного воздуха. Тебе трудно будет сделать первый шаг, но я подтолкну, и мы зашагаем, зашагаем, а потом и побежим.
Он. Мне нужно переодеться.
Сын. Ну что ты опять говоришь!.. Не переодеться – раздеться совсем. Снять, снять!..
Он. Да-да… А ты почини пока телефон. Перед выходом позвоним матери и 172-му, пусть готовятся. Шнур от мороза перетерся.
Сын. Это я мигом. В школе проходил. А ты тоже, между прочим, побыстрей. Мне еще к Максимке забежать, я обещал.
Он. Максимка твой друг?
Сын. На одной парте сидели.
Он. У него есть телефон?
Сын. Ну конечно.
Он. Я сейчас. (Уходит.)
Сын возится с телефоном, соединяет проводки, потом перематывает шнур изоляционной лентой. Поднимает трубку – гудок есть, телефон работает. От нечего делать собирает карточки, разбросанные по полу, и укладывает их в картотеку, слегка сортируя. Сидит, ждет отца.
Долго сидит. Наконец поднимает трубку, набирает номер.
Сын. Максимка! Привет. Я тут в одном месте застрял. Не знаю. Жду одного человека… Знаешь, что, давай в шахматишки сгоняем. (Расставляет фигуры на доске.) Ну ладно, ладно, не гнуси… По телефону даже интереснее. Ты будто поселок Мирный, а я пионеры подмосковной исправительно-трудовой колонии. А? Тогда начали. e2–e4.
Занавес
