| Gudrun was as if numbed in her mind by the sense of indomitable soft weight of the man, bearing down into the living body of the horse: the strong, indomitable thighs of the blond man clenching the palpitating body of the mare into pure control; a sort of soft white magnetic domination from the loins and thighs and calves, enclosing and encompassing the mare heavily into unutterable subordination, soft blood-subordination, terrible. | Гудрун в каком-то забытьи вспоминала, как необузданное, цепкое человеческое тело впивалось в живое тело лошади, как сильные, неукротимые бедра белокурого мужчины сжимали пульсирующие бока кобылы и заставляли ее беспрекословно подчиняться; она вспоминала и легкое белое притягательно-повелительное сияние, исходящее от его живота, бедер и икр, окутывающее кобылу, обволакивающее ее, заставляющее безмолвно подчиняться человеку, подчиняться, несмотря на ужас, несмотря на кровавые раны. Девушки шли молча. |
| On the left, as the girls walked silently, the coal-mine lifted its great mounds and its patterned head-stocks, the black railway with the trucks at rest looked like a harbour just below, a large bay of railroad with anchored wagons. | Слева от них, возле шахты, высились терриконы и ажурные очертания шахтных копёров, черные пути с остановившимися платформами сверху напоминали морскую гавань: платформы-корабли были пришвартованы в огромной бухте - на железной дороге. |
| Near the second level-crossing, that went over many bright rails, was a farm belonging to the collieries, and a great round globe of iron, a disused boiler, huge and rusty and perfectly round, stood silently in a paddock by the road. |
