Я видел лишь несомненные следы недавней линьки самцов – старые панцири. Они валялись то тут, то там, словно кости на месте побоища. Все данные били в одну точку: самцы камчатского краба линяют именно зимой. Ясно стало и другое: общее количество крабов возле южной оконечности Камчатки по-прежнему невелико. Видимо, урон, нанесенный озерновскому стаду крабов нерациональным промыслом, был столь велик, что оно еще не восстановилось. Я стал свидетелями самого начала процесса возрождения этого стада. Это был и грустный, и обнадеживающий результат подводных наблюдений. Мне довелось самому убедиться, с каким трудом природа залечивает нанесенные ей раны.
Мы продвигались на север, а за нами шла поздняя камчатская весна. Её дыхание ощутили не только люди, но все живое, что плавало в воде возле неприютных берегов Камчатки, летало над ними или ползало по дну. По велению могучего инстинкта продолжения рода, крабы неудержимой лавиной двинулись на прогревшиеся мелководья. На их пути лежали промерзшие за зиму линзы холодной придонной воды. По нашим измерениям в середине мая температура воды на глубине 80 м была минус 1,4°. Вода не замерзла только потому, что она была соленая. Чтобы добраться до теплых мелководий, крабам нужно было пройти 70 километров через эту ледяную воду. Хотя никаких препятствий на их пути не было – дно полого повышалось к берегу – сама цифра «70» внушала уважение. Это расстояние, как от Москвы до Сергиева Посада, которое электричка проходит за полтора часа, крабам нужно было преодолеть за полторы-две недели.
Особенно трудно было самкам, отягощенным икрой. Один из наших наблюдателей стал свидетелем трогательной сцены. Крупный самец, заметивший едва ковылявшую икряную самку, подхватил ее «на руки» и понес к берегу. Вот так кавалер!
В первых числах июня настало время, когда галечная отмель, располагавшаяся на глубинах около 20 метров, стала для крабов чем-то вроде дворца бракосочетания. Наш небольшой исследовательский трал приносил пробы, в которых было примерно поровну самцов и самок; самки были либо без старой икры, либо уже с новой.
Мы решили спустить «Тинро-2», чтобы посмотреть, что происходит в крабовом «дворце бракосочетания». Начальник рейса напутствовал меня такими словами:
– Посмотришь, как распределяются на дне крабы в период нереста. Трал дает обобщенную картину. Нам нужны детали, они очень важны.
На спуск подводного аппарата ушла четверть часа. На дно сели удачно, вода почти не замутилась. Но видимость была неважной, всего метра три. Я посмотрел в иллюминатор: все дно было усеяно валунами и галькой. Камешки были кругленькие, гладенькие, будто лежали не на дне Охотского моря, а на пляже в Адлере. Вдруг меня осенило: «Это и есть пляж – только древний, затопленный морем!» Я стал прикидывать в уме, как он мог образоваться: «конец ледникового периода, отступившее от берегов море, береговая линия находится далеко к западу от современной, там где сейчас глубина 20 метров. Потом образуется галечно-валунный береговой вал, ледники тают, уровень моря повышается, береговая линия отступает на восток, а древний береговой вал, сглаженный волнами, остался на прежнем месте». На этом древнем пляже я теперь и находится.
