лучшие его речи за все время деятельности. В них он дальновидно указывал на реальную угрозу Англии со
стороны наращивающего стальные мускулы нацизма, разоблачал фальшивые обещания Гитлера, анализировал
соотношение сил и, что особенно было ценно, клеймил и высмеивал нацистов и соглашателей британского
кабинета. Его речи подготавливали общественное мнение к неизбежному столкновению с фашизмом.
Выход сборника способствовал новому подъему авторитета Черчилля в стране. Невилл Чемберлен,
возглавлявший британский кабинет, не мог не считаться с этим.
Уинстон был слишком опытным лоцманом, знавшим политические течения и мели. В надежде, что
Чемберлен включит его в состав кабинета, Черчилль решил на время умерить критический пыл. Чтобы это не
выглядело отступлением в глазах избирателей, а объяснялось естественной паузой, Уинстон принял
приглашение своего старого приятеля-генерала и отправился “в отпуск по состоянию здоровья” во Францию.
На первый взгляд, в упрямом и временами яростном противодействии Гитлеру особой логики не было.
Миллионы людей в Англии — и не только в Англии — знали о давней симпатии Черчилля к Бенито Муссолини
и к итальянскому фашизму вообще. Муссолини Уинстон почитал как государственного деятеля, вождя нации,
хвалил его личные человеческие достоинства. Для Черчилля Муссолини прежде всего был борцом против
коммунизма. Уинстон всю жизнь мечтал задушить власть большевиков и развеять на очаге военного костра
пепел самих коммунистических идей. Казалось бы, все понятно.
Однако нежность к Муссолини заметно поубавилась после вторжения итальянцев в Абиссинию. Вовсе не
потому, что колониальная авантюра претила Черчиллю: просто на сей раз итальянский фашизм затронул
имперские интересы британского льва.
Негативное отношение к Гитлеру складывалось на более сложной основе.
Непоколебимый аристократ, приверженец знатности родов, Уинстон в тридцатых годах восхищался
“простым ефрейтором, поднявшимся на государственную высоту и сумевшим вернуть Германию в ряд
государств, с которыми вынуждены считаться остальные”. В одной из книг своих очерков он даже нарисовал
политический портрет фюрера. Но нужно отдать должное государственному чутью Черчилля: сквозь дыры в
разорванном Версальском договоре он разглядел истинное обличье германского фашизма, почуял волчий
