аппетит Гитлера.
О, британский политик был совсем не против того, чтобы обратить вожделения неистового Адольфа на
восток! Но… тут вырастало это очень большое “НО”. С одной стороны, неплохо было бы, чтобы фашисты
поставили на колени красную Россию. С другой — это должно было неизмеримо усилить фашистскую
Германию.
Не случайно горячность его речи в парламенте произвела впечатление даже на твердолобых. Ударяя в
запальчивости кулаком по трибуне, Уинстон почти кричал в зал, как всегда, прибегая к гиперболам:
— Ни одна страна не является столь уязвимой, как наша, и ни одна не сулит грабителю большей
наживы… Мы с нашей огромной столицей -этой величайшей мишенью в мире, напоминающей как бы
огромную, жирную, дорогую корову, привязанную для приманки хищников, — находимся в таком положении, в
каком мы никогда не были в прошлом и в каком ни одна другая страна не находится в настоящее время… Я
утверждаю, что Германия в нарушение мирного договора уже создала военную авиацию, равную по своей мощи
почти двум третям нынешних оборонительных воздушных сил нашей метрополии…
Размышляя о судьбах Британии, Черчилль понимал: любое усиление фашистской Германии поставит его
страну в подчиненно-унизительное положение. Диктовать условия станет Гитлер.
Впрочем, была еще одна побудительная причина — причина сугубо личная, возможно, не до копца
осознанная. Всю свою кипучую жизнь Уинстон искал обстоятельства для исторического подвига. Но выбирал
их не очень обдуманно, подменяя реальную оценку собственной самоуверенностью и нежеланием считаться с
социальными ветрами времени. Так вышло со стремлением стать полководцем в первой мировой войне. Так
было с попыткой смять революцию в России.
И вот на горизонте появился враг — сильный, не знающий жалости. Тень паучьей свастики хищно
нависла над близкой сердцу Черчилля и уже дряхлеющей империей…
— Ну что ж, — думал Уинстон, вглядываясь в оттенки пейзажа и машинально размешивая краски на
палитре. — Гераклу для подвига необходим лев. Смешно, если гигант станет раздирать пасть кошке…
Он не сразу заметил, что на мольберт снова легла тень.
На этот раз она имела четкие очертания.
Уинстон в недоумении оглянулся. Лицо его под легкой соломенной шляпой нахмурилось. За спиной стоял
довольно высокий человек лет сорока. Клетчатый пиджак, брюки Для гольфа и белые гетры выдавали в нем
туриста. Новые башмаки были начищены до блеска. Крахмально-снежную Рубашку оттенял неяркий галстук.
