— Главное, большие красные печати не забудь. Их солдат, говорят, часто и читать не умеет, а наплести с три короба ты всегда умел.
Шемаков невесело рассмеялся.
— Так что, прощаемся?
— Не совсем. У тебя завтра еще целый день есть. Я хочу тебя кое-куда отвести. И ты окажешь мне одну услугу за все то, что я сделал для тебя. Завтра.
Вот и прошло время расплачиваться за ту опеку, которой Шемаков окружил его в Одессе. Кильчевский уже грешным делом думал, что этого не произойдет, но нет.
— Надеюсь, хоть одна наша поездка обойдется без стрельбы или горы тел? Извини, еще в одной передряге я не смогу участвовать, сам видишь, в этом магометанском тюрбане я больше похож на суфия или йога, но никак на героя сражений и перестрелок. Да и голова раскалывается, не смогу я стрелять ближайшие дни.
— Не беспокойся, — улыбнулся тот, — время веселья для тебя прошло, по крайней мере в Одессе. А там… Кто знает? В общем, договорились. Ты сегодня отдыхай, набирайся сил, завтра я за тобой заеду и мы поговорим о более мирных делах.
Остаток дня он провел в полудреме, балансируя между сном и бодрствованием. Он смотрел в окно на серое тяжелое небо, потом встал и прошелся по палате. Или же, ему снилось, что он сделал все это? Никто не возразит, если был такой расклад: он глазел в окно, а потом ему приснилось, что он делал это. Или наоборот: пришел такой сон, а потом он неосознанно решил последовать ему. Скорее всего, виной тому был морфий, укол которого сделала заботливая сестра в криво сидящем чепчике. Или, может это был морфий иного рода, который был направлен из Кремля? Нет, не надо быть параноиком, только этого сейчас ему не хватало. Он просто устал, очень устал за последние дни, а рана и ясная боль только усугубили его опустошение.
Вечером к нему заглянул доктор со скучными тоскливыми глазами. Он снял повязку, осмотрел рану, велел сестре промыть и перевязать наново. Сестра часто заглядывала к нему, и неизвестно, что было тому причиной — его положение важного пациента или внешние данные и обаяние. Кильчевский уже подумывал немного пофлиртовать с ней для поднятия настроения, однако быстро передумал.
Ему надо спать, что он и сделал с глубоким чувством выполненного долга.
Утром, как и договаривались, к нему приехал угрюмый и молчаливый Шемаков. Он помог Кильчевскому одеться и, придерживая, вывел из больницы. Они сели в уже ставший таким родным автомобиль, правда, за рулем теперь не было Изенбекова, а сидел сам Шемаков. Выехали на улицу и поехали в сторону железнодорожного вокзала. Не доезжая до перронов, где всегда было много людей, автомобиль свернул к тупикам, туда, где стояли, ожидая товарные вагоны. Наконец, они остановились и дальше пошли пешком. Вскоре Шемаков остановился около одного состава и оглянулся по сторонам: все было тихо.
