| Ромашов часто разговаривал с Гайнаном о его богах, о которых, впрочем, сам черемис имел довольно темные и скудные понятия, а также, в особенности, о том, как он принимал присягу на верность престолу и родине. А принимал он присягу действительно весьма оригинально. |
| At that time the oath of allegiance was, for the Orthodox, administered by a priest of the Greek Church; for Catholics, by the ksends; for Protestants, when a Lutheran pastor was not available, by Staff-Captain Ditz; and for Mohammedans, by Lieutenant Biek-Agamalov. | В то время когда формулу присяги читал православным - священник, католикам - ксендз, евреям - раввин, протестантам, за неимением пастора - штабс-капитан Диц, а магометанам -поручик Бек-Агамалов, - с Гайнаном была совсем особая история. |
| For Hain?n and two of his fellow-countrymen a particular and highly original form had been authorized. The three soldiers were ordered to march in turn up to the Adjutant of the regiment, and from the point of the sabre held towards them they were required to bite off, with deep reverence, a piece of bread that had been dipped in salt. Under no circumstances was the bread to be touched by their hands. | Подковой адъютант поднес поочередно ему и двум его землякам и единоверцам по куску хлеба с солью на острие шашки, и те, не касаясь хлеба руками, взяли его ртом и тут же съели. |
| The symbolism of this curious ceremony was as follows: When the Circassian had eaten his lord's-the Tsar's-bread and salt in this peculiar way he was ruthlessly condemned to die by the sword if he ever failed in loyalty and obedience. | Символический смысл этого обряда, был, кажется, таков: вот я съел хлеб и соль на службе у нового хозяина, - пусть же меня покарает железо, если я буду неверен. |
| Hain?n was evidently very proud of having thus taken his oath of allegiance to the Tsar, and he never got tired of relating the circumstance; but as every time he told his story he adorned it with fresh inventions and absurdities, it became at last a veritable M?nchausen affair, which was always received with Homeric laughter by Romashov and his guests. | Гайнан, по-видимому, несколько гордился этим исключительным обрядом и охотно о нем вспоминал. А так как с каждым новым разом он вносил в свой рассказ все новые и новые подробности, то в конце концов у него получилась какая-то фантастическая, невероятно нелепая и вправду смешная сказка, весьма занимавшая Ромашова и приходивших к нему подпоручиков. |
