Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлегать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
3
Сохранившиеся свидетельства показывают, в каком невообразимом вихре менялись настроения Пушкина, когда его привезли на Мойку.
– Мы не все кончили с ним… – говорил Пушкин вслед саням, увозящим противника.
– Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев… – жаловался через мгновение Данзасу.
– Грустно тебе нести меня? – спрашивал у камердинера.
– Не входите! – кричал жене. – У меня люди!
Рану Пушкина осматривали врачи Карл Задлер и Вильгельм фон Шольц.
– Скажите мне… – спросил Пушкин у Шольца. – Рана смертельна?
– Считаю долгом вам это не скрывать, – с трудом подбирая русские слова, ответил Вильгельм фон Шольц. – Но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано…
– Благодарю вас, – сказал Пушкин. – Вы действовали в отношении меня как честный человек. Я должен устроить мои домашние дела.
И снова хаотическая смена мыслей и ощущений…
– Мне кажется, что много крови идет…
Шольц осматрел рану и спросил, не хочет ли Пушкин увидеть кого-либо из близких приятелей.
– Прощайте, друзья, – говорил Пушкин, глядя на книжные полки. И сразу. – Разве вы думаете, что я часа не проживу?
Все происходило очень быстро.
В семь часов вечера у постели умирающего уже Иван Тимофеевич Спасский, домашний врач Пушкиных. Он и уговорил поэта послать за священником.
Исповедь и причащение Святых Тайн – переломный момент в духовном состоянии Пушкина. Физические страдания возрастали, но «необыкновенное присутствие духа», как вспоминал И.Т. Спасский, не оставляло умирающего.
– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – говорил о жене.
Когда Николай Федорович Арендт, прощаясь, объявил, что по должности своей обязан доложить о поединке государю, Пушкин просил передать просьбу не преследовать Данзаса за участие в дуэли.
Сразу же после отъезда Арендта сделано первое распоряжение Пушкина по завещанию («Все жене и детям!»). Довольно длительное время затем Пушкин беседовал наедине с Константином Карловичем Данзасом.
