— А ты как хочешь? — спросил Паоло и поставил поднос на журнальный столик. Потом откупорил бутылку вина: «Надо дать ему слегка выдохнуться», — подумал он.
— Мне хорошо здесь, — сказала она.
— Тогда давай ужинать здесь.
Они сидели перед телевизором, ели, потягивали вино и разговаривали о том, что ему предстоит завтра сделать на работе.
Двери были заперты, шторы задернуты, они были сыты и чувствовали себя в безопасности и тепле, и им казалось, что на свете не существует никого, кроме них троих.
Кроме Паоло, Джессики и их нерожденного ребенка.
— Что это за песенка, которую ты все время поешь? — спросила Джессика.
Она сидела на верхней ступеньке лестницы и наблюдала за тем, как Хлоя, пыхтя и отдуваясь, пыталась на четвереньках покорить свой личный Эверест, то бишь самостоятельно подняться по лестнице. Наоко следовала за ней по пятам, готовая в любую минуту подхватить дочь, если та вздумает упасть. Во рту Хлоя держала соску, но при этом ухитрялась хрюкать и ворчать, и, выбрасывая вверх свои маленькие ручонки, словно пловчиха, переваливалась на новую ступеньку, в то время как Наоко напевала по-японски какой-то приятный мотив.
— Что это за песенка? — снова спросила Джессика.
— Да это простенькая детская песенка, — улыбнулась Наоко. — В ней говорится о псе, который работал полицейским и нашел однажды на улице потерянного котенка.
Хлое эта песенка очень нравилась. Всю неделю она была в плохом, капризном настроении, потому что у нее резались новые зубки, и успокоить ее могли только некоторые, самые любимые вещи.
Например, она любила сосать пустышку, причем не просто сосать, а причмокивать при этом. Она любила играть в игру «Я сама поднимаюсь по лестнице». И еще она любила эту симпатичную японскую песенку.
А от того, что ей нравилось, Хлоя никогда не уставала. И могла повторять это до бесконечности. И готова была закатить истерику, если ее желания не выполнялись. На этой неделе Наоко и Хлоя приходили к Джессике каждый день. Дело в том, что и Наоко, и Джессика (каждая по-своему) чувствовали себя одинокими. Проводя все дни с маленькой Хлоей, Наоко испытывала потребность в общении со взрослыми людьми. А на Джессику вид матери и ребенка действовал благотворно, словно залечивая глубокие, все еще свежие раны.
Эти встречи радовали их обеих. Наоко могла пообщаться с человеком, разговор с которым состоял не только из детских междометий и невнятных звуков, а Джессика была счастлива избавиться от гнетущей тишины, которая царила в доме до тех пор, пока ее муж не возвращался с работы.
