Вот баня, что нынче заброшена, —
совесть нашего города,
которую давняя грязь уже не оскорбляет.
Никто не виновен.
Просто – время пришло.
Ни дверей разверстые рты,
ни окон глазницы
не манят уже никого.
Только плесень
лишаями украсила стены,
видавшие девичью плоть
и мускулистых мужчин,
пришедших, чтоб убивать
и оплодотворять.
Был тут котёл паровой и переплетение труб,
навеки остывших в руках собирателей лома —
алхимиков, что из любого металла
умудряются выплавить деньги,
а потом превратить их в вино.
Банщик последний впал в меланхолию,
теперь
могила его – украшение здешнего кладбища.
И неизвестно, попал ли он на небеса.
Так часто грешил
неумением взгляд обуздать.
В опустевших казармах
на окраине города
ветер истории
пахнет ваксой и смазкой ружейной.
Полно тут железных коек,
помнящих
напряжённые чресла тысяч солдат разных армий,
рождённых для жизни,
но зачарованных тайной
государственных интересов
и готовых к убийствам и смерти.
Теперь, когда опустели казармы,
никто не знает, что с ними делать.
Согласиться ведь трудно,
что кровь проливалась впустую.
Ведь око за око и зуб за зуб —
извечный порядок вещей.
Истинные патриоты хотят
разместить здесь тюрьму.
Её несложно заполнить солдатами,
когда пробьёт час испытаний.
…
В том доме на улице Пилсудского, 4 —
бывшей Данцигер Штрассе, потом – Красной Армии —
жили родители моей жены Марии.
Её отец – «Граф» Бронислав,
Бывший начальник почты в Липске,
организатор подполья,
узник Освенцима и Маутхаузена,
выбрал жильё,
тесное, как голубятня —
навидался он досыта просторных бараков,
вместительных плацев
и вмещавших в себя ещё больше
печей крематориев.
Когда он пал жертвой врачебной ошибки,
мы нашли у него банку пороха,
машинку
для закатки патронов
и двустволку.
Вот тогда мы и поняли,
Откуда черпал он веру
В то, что его «уже никогда не возьмут».
В подвальчике был магазин, довольно дешёвый.
