Эркин научился проникать сквозь заслон. Быстрая походка и отсутствие узелков с едой позволяли обходиться двумя словами: «Из Минздрава». Отец сидел в белой беседке, на нем была широкая зеленая пижама с блестящими черными, как у смокинга, отворотами, босые бледные ноги в шлепанцах вызывали жалость.
— Обход был. Давление лучше, — сказал отец. — Внутривенное отменили.
Над ними безмолвно цепенели в начинающемся зное кроны вековых платанов. Журчал арык. В бильярдной кто-то один осторожно гонял шары, два старика, сидя верхом на лавочке, играли в шахматы.
— Сегодня к четырем вызывает, — сказал Эркин, объясняя свой неурочный приход. — Не знаю, что он еще придумает.
— Все будет хорошо, — успокоил отец. — Иди, не бойся. Все будет отлично. Он не злой человек, он немного зазнался. Это называется головокружение от успехов. Наука должна служить людям — это основное требование гуманизма, веление нашего времени.
— Он считает, что люди должны служить науке, — возразил сын. — Тут его не переубедить.
— Диалектику учить надо, сынок. Диалектика — наука. Ты же знаешь наши добрые обычаи. В них очень много мудрого. Он по-узбекски с тобой говорит?
— Когда как.
— А ты по-узбекски, вежливо, очень вежливо…
— Вряд ли это поможет. Ведь именно из-за языка…
Отец перебил его с усмешкой.
— Вежливо, очень вежливо. Ты умеешь. И как ни в чем не бывало. Только по делу. По моим сведениям, он подготовил приказ о твоей командировке. Уедешь на год, может быть, там и защитишься. Время — лучший лекарь, если болезнь не очень серьезная. А твоя болезнь — пустяки, вроде насморка. Кстати, он прав, родной язык надо знать. Ты хорошо знаешь обычаи, но язык надо подучить. Иди, сынок.
Ильяс Махмудович встал.
— Я провожу тебя, мне скоро на укол.
— Тебе ведь отменили?
— Отменили внутривенное, а витамины продолжают, — отец шутливо показал, куда ему делают уколы. — Вечером приезжай, расскажешь. С мамой можешь приехать.
Директор с облегчением посмотрел на дверь, закрывающуюся за Эркином. Разговор он провел точно по плану, никаких уступок, никаких видимых уступок… Вернее, никаких слишком уж очевидных уступок он не сделал. Нет! Это только уловка самоуспокоения. Никто, однако, не сможет сказать, что его заставили, принудили. Не на уговоры он поддался, просто понял, что все это мелочь, что игра не стоит свет. Да, сомнительна общая идея: заслон для халтуры ставить именно в момент защиты кандидатской. А почему не раньше? При зачислении в аспирантуру, например, или при приеме на работу? Или на всех этапах? Будут говорить, что он сдался в предвидении выборов. Кто этому поверит? Выборы в Академию у нас такая сложная психологическая задача, что ни один прогнозист не возьмется подсказать результаты. Главное, что повлияло на решение, — и в этом Азим Рахимович старался себя убедить, — понимание того непреложного факта, что нельзя одним махом изменить нравы и обычаи, сложившиеся издавна. И еще: избавился он от Аляутдина Сафаровича, но разве для дела стало лучше? Завгар пришел буквально на другой день, нет запасных частей, прораб написал докладную о возможном срыве строительства экспериментальной установки, а местный комитет настаивает на своем решении о магазине. А ведь толстяк не только все брал на себя, но и все обеспечивал.
