Много и часто мы общались с Архипычем. Людей с похожей биографией до той поры я не встречал. Фильмы – это да. Показывали концлагеря, ужасы войны показывали. Помню, скулы сводило и рыдать хотелось, когда смотрел «Судьбу человека». Или фильмы о Зое Космодемьянской, молодогвардейцах. Сердце сжималось, когда видел горькую правду войны, её ужасы. Но то фильмы, а здесь выживший в страшных испытаниях узник концентрационного лагеря СС.
Правда, не больно разговорчивым был наш Николай Архипович. Не любил он расспросы о лагерных делах, уходил от разговора на эту тему. Оно и понятно, четыре года, вычеркнутые из жизни. Три года мук и страданий.
Но изредка удавалось его разговорить.
У Николая Архиповича на голове, чуть выше правого виска, был заметный шрам.
– Что это за отметина, Архипыч?
– За непослушание немец саданул. Да так, что я чуть не помер. Немец и сам испугался. Я ведь после его удара прикладом как подкошенный без чувств рухнул. А фашист совестливым оказался, на горбу в медпункт приволок, а там уж я в себя пришёл. Хорошо, быстро оклемался, а то бы через пару часов закопали, и с концами. Но отметина знатная, чуть начну переживать, и в висках ломит, и глаз дёргается. А вы, часом, не к увольнению спрашиваете?
– Да вы что, Николай Архипович, служите на здоровье, а мы только радоваться за вас будем.
Сильно переживал Архипыч, что выслуги на пенсию полной у него нет, а года подпирают, уж за пятьдесят. Боялся, что в отставку попросят. Но этого человека и в кадрах армейских знали, и командующему докладывали. Пусть служит, польза есть от него, дела свои делает, здоровье вроде бы в порядке.
Наш Архипыч взводом тыла командовал. Хозяйственным и рачительным был до чрезвычайности. На дворе зима, а у офицеров и солдат на столе зелёный лук, петрушка, укроп, черемша. А уж капуста по спецзасолу, сало копчёное, фирменный карп из местного пруда – так это вообще не подлежит описанию. Пальчики оближешь. И с дисциплиной у него всё в норме. Взвод в передовиках. А что бойцу надо? Им, салажатам этим, прапорщик как отец был: и воспитывал, и защищал, и ценил, и уважал. И они его любили, как отец он для них был.
Как-то летом в воскресенье зашёл я в его тыловое хозяйство. Смотрю, сидит старик одиноко. На улице жара, он в майке, брюки на подтяжках, на столе кружка с молоком и хлеба краюха. Горько так на краюху смотрит, а на глазах слёзы.
Говорю:
– Николай Архипыч, что случилось?
– Да вот вспомнилось, не вовремя, может, но вот вспомнилось, и распереживался. Такую же горбушку в сорок третьем в лагере заработал. Капо
