Случай помог. Повесили новый знак, пришлось развернуться, поворотить назад, блуждать какими-то переулками. И словно бог поднес — будочка с вывеской «Ремонт и обмен часов».
Часовщик, как и должен быть, — сутуло-крючковатый, точно сова, и лупа в глазу. Наставил ее, как пушку, копаясь пинцетом в механизме, бормоча, гудя по-шмелиному:
— Часики, часы… Для дела, для красы… Музейные? Трофейные? Роняли, ударяли… Никто не хочет понять: часы не забава, а регулятор жизни.
Поднял глаза, покачал головой:
— Такое не чиним!
— Не надо чинить! Обменяйте!
— Должен как честный человек предупредить: равноценного обмена нет…
— Валяйте неравноценный! Лишь бы не отставали!
Вполне приличную игрушку получил: плоскенькие, цифры — палочки, стрелки — палочки, тикают бодро…
Конечно, к матери уже не успеть. Позвонить! По дороге в детсад.
Едва нашел автомат — чтоб и с дверцей, и с трубкой. Нынче они называются таксофоны. И нахальны не менее, чем таксисты: монету сожрал — и молчит. Второй — без гудка. В третьем еле-еле, как с другого края планеты, пробился голос матери:
— Алло! Слушаю! Громче! Вас не слышно! Перезвоните!
Куда там — перезвоните! Уже гудят — не там поставил тачку, мешает проехать. И двушки нет. И времени нет!
…Ладно. Позвоню с дачи. Не может быть, чтоб у Маркина на даче не было телефона.
Дальше все катилось гладко, только Стаську пришлось отдирать от себя, как пластырь: «Пап, я с тобой!» Елена, умница, сунула ему пестренький «кубик Рубика» — затих.
По шоссе — с ветерком, думал, успеет, но пришлось блуждать в поселке, среди одинаковых пряничных теремков…
Все сидели уже «теплые». Борис определил привычно: «Опаздываю на два такта». Сделал вид, что принялся догонять, прислушиваясь к застольному гулу:
— А водочка пошла топором.
— У частничка или по ордерочку икорка?
— Да уж не белковая, пробуйте!
— Болгарские огурчики, поэма…
Борис, употребляя и закусывая, осматривался. Новак сидел далеко, со стороны начальственной, там, где Щекочихин, Валуй и хозяева, в своем породистом пиджаке с бирочкой «Свав», вроде бы поглощенный застольными процедурами, тем не менее, все видел, все замечал — и Борису метнул острый, как копье, взгляд… Даже холодком по спине повеяло — и он постарался забыть, расслабиться.
…Когда застолье пошло на спад — вставали по одному, выходили. Борис почувствовал на плече у себя тяжелую, как лопата, руку:
— Идем-ка, старик, подышим дымком…
Устроились на террасе, на плетеном из лозы диванчике. Новак покуривал, благодушно посмеивался.
