— Куда прикажете все это девать, милорд? — сборы уже заканчивали и ждали лишь распоряжения Доминико.
Слуги нового лорда восприняли настороженно, все они были уже немолоды, боялись лишиться места, потому как идти некуда. Не опасались за службу лишь дворецкий, как раз в меру чопорный и в меру представительный для благородного дома, и повара, для которых возраст был не так уж и важен.
— На чердак, — коротко скомандовал юный лорд. — Я разберусь с этим позже. Анхель, кофе мне, и побольше.
Сам Доминико направился в ванную, немного освежиться, чтобы были силы хотя бы три часа посвятить разбору гроссбухов и расписок.
Сундуки аккуратно составляли на чердаке, слуги негромко переговаривались, расходясь спать. Что-то в старом доме поскрипывало, перешептывалось и вздыхало.
— Ваш кофе, дон Доминико.
— Спасибо, Анхель. Можешь идти отдыхать. Разбуди меня завтра около восьми, но не позже половины девятого, — не отрываясь от документов, приказал Доминико.
— Как пожелаете, дон Доминико.
Снова что-то завздыхало, потом зашуршало и пискнуло, протопали маленькие лапки по полу. Застучало по крыше и по окнам монотонно и как-то уныло, начался дождь. Доминико зябко передернул плечами: дома сейчас жара и сбор винограда, а он, вместо того, чтобы танцевать в давильном чане, давится цифрами в отчетах, половина из которых настолько наглая и явная ложь, что сводит зубы! Но выбор был небогат — или принять титул, или лишиться окончательно. И родители решили, что он должен стать полновесным лордом с землей и всем вытекающим из этого титула. Отец еще не стар, и вполне может статься, что Доминико успеет передать этот титул своему сыну прежде, чем примет титул герцога Саматти.
— Простите, дон Доминико, вам послание от донны Сент-Клер.
В изысканнейших выражениях леди уведомляла лорда Даркмайра, что желает лицезреть оного на конной прогулке утром в парке возле дворца. Доминико хлопнул себя по лбу, отыскал свою карточку с серебрёным обрезом, написал ответное приглашение на обед после прогулки.
— Передайте донне Кристине мое согласие. Валенсо! Завтрашний обед готовишь ты, и чтоб он был лучшим, что ты готовил за свою жизнь!
Доминико уверили, что такой обед не стыдно будет подать на королевском приеме.
— Моя одежда приведена в порядок, надеюсь?
— Да, милорд.
Юноша посмотрел на бумаги, но мысли уже перескочили совсем на другие темы, и дела в голову не шли вовсе. Он махнул рукой на них и отправился в постель. Лучше выспаться, чем щеголять на завтрашней прогулке бледным цветом лица и алым — глаз. Негоже выглядеть рядом с прекрасной и элегантной Кристиной таким пугалом. Вряд ли леди потерпит такое неуважение к себе. А ведь еще и все встречные начнут… нет, не судачить, это слово к аристократам неприменимо, но — обсуждать их. Так что он закрыл глаза и приказал себе уснуть. Это было непросто, ведь успокоить воображение оказалось куда труднее, чем прежде. Прекрасная донна легко проникла в мысли и совершенно не желала сдавать позиции и уходить из них. Смотрела зелеными кошачими глазами, улыбалась таинственно и поводила едва прикрытыми легким кружевом плечами. А подвеска-сапфир, вытянутая синяя капля, мерцала в тени между упругих полусфер, тоже весьма скупо прикрытых легким узорчатым нечто. Доминико застонал, вертясь в постели, словно на горячей сковороде. Он не был девственником с четырнадцати лет, когда отец впервые отвел его в веселый дом, сказав, что он должен уметь доставить даме удовольствие и получить его тоже. Доминико был послушным сыном и старательным учеником. Но на корабле не было дам, а прошедшее со дня прибытия время он тратил на дела, не удосужившись разузнать, где в столице бордели. И вот теперь его тело ясно давало понять, что принадлежит семнадцатилетнему юноше. А зеленоглазое видение еще и сменило кружевное легкое платье на полупрозрачную сорочку, чтобы окончательно добить мораль Доминико. И сказать, что сорочка достигала хотя б колена, было нельзя. Он сдался, сбрасывая собственную ночную рубашку. Пришлось крепко закусить ребро ладони, чтобы не услышали слуги. И уснул он обнаженным, привыкнув спать так дома. Анхель его во всех видах видал, ему не привыкать, а больше в спальню лорда утром входить никому не позволялось.
