Русский язык давался ей с огромным трудом. Так немыслимо изменяются слова, в зависимости от того, какой род. Иногда совсем перестают быть на себя похожи. Решила выучить главное: глаголы от первого лица. Потому что ей очень нужно сказать ему… Может, обойтись совсем без глаголов?!
После того вечера, когда Сергей ворвался к ней прямо на второй этаж, чем несказанно изумил её, он появлялся у неё часто. Но Исида своим женским чутьем знала: нет её в его сердце. А кто есть? Он смеялся в ответ. Никого он не любит! Стараясь его понять и угодить ему, привечала всех его друзей. Встречала каждого ласково, протягивая обе ладошки, спрашивая, коверкая непослушные русские слова: «Ти друг Езенин? Ти тоже друг? Ти мой друг». Её ужасно мучила невозможность стать ему ближе. Раньше она думала, что её жест может всё. В нём – всё древнее волшебство, чем владел человек до того, как отверзлись его уста. Увы! Любимый считал танец чем-то эфемерным, неуловимым, подобным актёрской игре: сейчас она есть, а через секунду – только в памяти зрителей. Пшик! Даже сделал презрительный жест, от которого у Исиды навернулись на глаза слёзы.
«Лишь Слову жизнь дана…» – так говорил он ей. Потому что Слово можно записать на бумаге, много, бессчётное число раз растиражировать. Исида поникала головой. Потом спорила с ним: «Танец – вечен! Он – волна! Он – ребёнок! Он снова и снова возрождается!»
Исида знала: есть синематограф. Но он – словно ожившая, но безмолвная фотография, причем плохого качества. Слишком резкое, неправильное движение. Её же сила – в плавности. Никогда не разрешала себя снимать. Что есть её танец без музыки?! Просто шаги, небольшие прыжки, взмахи рук. Лишь с музыкой он становится плотью и кровью, заставляя людей плакать и дрожать от счастья и горя. Более того, она танцует каждый концерт по-разному, отвечая сиюминутности звучания, в зависимости от того, как играет оркестр.
Но разве объяснишь всё этому счастливому, взбудораженному, гениальному мальчику?
– Обиделась? Исида!
Вот он уже у её ног.
Нет-нет! Замотала головой. Не будет она на него обижаться. Никогда. Разве может она обижаться на этого ребёнка, когда он вот так смотрит на неё – сияя и дразня голубизной преданных глаз? Сейчас он так страшно, разительно похож на её погибшего сына! Похож до колющей боли в сердце. Обхватывала светлую голову руками, шептала:
– Лублу тибья… Езенин нье хуликан…. Езенин ангьел…
Каждый раз, когда он приходил к ней, ей казалось – это последняя встреча. Целовала, целовала его бесконечно, каждую минуту, прямо за столом, на глазах всей компании его друзей. Он дико раздражался, отталкивал её, орал: «Ну всё!!! Больше не могу!» Вся братия, пирующая у Исиды, бешено ржала ему в ответ.
