И все-таки его пытливый ум
Был сбит с резьбы упорством и числом
Косноязычных варварских валов.
Столпы и купола его ума,
Внезапно треснув, рухнули в потоп.
Профессор высморкнулся и вздохнул.
«Я царь — я раб — я червь — я бог!» Стивенс чувствует оба плеча весов. Он торжествует поражение человека в схватке со стихиями мира.
Закончилась битва с солнцем,
И плоть моя, старая лошадь,
Уже ничего не помнит.
Печали Дона Йоста
Ирония не мешает романтической струе в стихах Стивенса. Как считают критики, большое влияние на него оказал самый романтический из «проклятых поэтов», Жюль Лафорг (1860–1887). Единственные изданные при жизни книги Лафорга называются «Жалобы» и «Подражание государыне нашей Луне».
Перечитывание первой книги Стивенса убеждает: именно на эти жалобы и подражания настроена его «Фисгармония». В отличие от Лафорга, поэта целиком лунного, у Стивенса мы видим некое динамическое состязание, «перетягивание» Солнца и Луны, но все же с явным перевесом Луны, лишь она — вдохновительница и матерь его Музы.
У Лафорга — это Богоматерь Вечеров, которой он жалуется:
Фу, солнечный экстаз! Природа, право слово.
Ты лимфатических и пошлых сил полна.
Но солнце скроется — и вот уже волна
Лиловых сумерек меня лелеет снова,
Как ангела больного:
У Стивенса «Богоматерь Вечеров», Луна, также ассоциируется со святой Марией.
Когда усталым вечером ноябрьским
Она скользит своим лучом по веткам,
Едва касаясь неподвижных веток,
Когда распятый бледный Иисус
Нам предстает так близко — и Мария,
Чуть тронутая инеем, таится
В пещерке из увядших палых листьев,
Когда меж туч сиянье золотое
На миг дарит иллюзию тепла
И сладостные сны приносит спящим…
Луна — мать пафоса и состраданья.
Объяснение Луны
Лафорг в стихотворении «Эпикуреец»:
Я счастлив задарма! Блажен, кто создает
Себе при жизни рай, на случай, если тот.
Который в небесах — вранье и небылица
(Чему, признаюсь вам, не стал бы я дивиться)
[2].
Стивенс в своих записных книжках: «Когда теряется вера в Бога, поэзия занимает ее место — искупительницы жизни».
Сочетая в одно пафос и иронию, гармонизируя их, Стивенс — гений нюансировки, равного которому нет во всей американской поэзии. Его влияние на таких крупных поэтов следующих поколений, как Элизабет Бишоп, Джеймс Меррилл, Джон Эшбери, — основополагающее. Один из лучших современных поэтов США, Чарльз Симик, на вопрос журналиста, кому он первому показывает новое стихотворение, отвечал: «Я его показываю Эмили Дикинсон и Уоллесу Стивенсу».
