, ему все уши прожужжал тем, что полнейшее, окончательное объясненье жизни есть гальванизм, что всякий обмен энергии между душой и телом сопровождается электрическим разрядом. Электричество порою видимо, как свет, однако свет не всякий виден, даже по большей части он не виден. «По одной только видимости ни о чем нельзя судить». Риттер был гол как сокол. Он не учился в университете, он даже в школу не ходил. Стакан вина безмерно взбадривал Риттера. Осушив его, лежа в нищем своем жилище, он видел законы электричества, иероглифами облаков начертанные по всей Вселенной, над водами, где все еще носился Дух Святой.
— Мои учителя не согласны между собою, друзья мои не согласны с учителями, — думал Фриц, — но это поверхность одна, не более, они люди с умом и страстью, и лучше я им всем доверюсь.
Дети, выросшие в больших семействах, редко научаются вслух говорить сами с собою — этот навык в числе других нам дарит одиночество, — зато они ведут дневник. Фриц вытащил тетрадку из кармана. Навстречу побежали, крутясь, слова: «слабость», «пороки», «нужды», «желанье славы», «жажда погибели», «подлый обывательский обычай», «юность», «отчаяние».
И тогда он написал: «Но есть во мне, этого не могу я отрицать, неизъяснимое чувство бессмертия».
— Ты слышал от меня про крайзамтманна[17] Селестина Юста, — начал фрайхерр. Да, что-то такое Фриц, кажется, слышал. — Он, конечно, главный окружной судья, но к тому же, хоть из его должности это не вытекает непреложно, — и лицо ответственное за сбор налогов. Я все устроил, ты едешь к нему в Теннштедт, поучишься делами управлять, присмотришься к канцелярской обыденщине, в которой ровно ничего не смыслишь. — Фриц поинтересовался, понадобится ли ему снимать жилье. — Нет, у Юстов у самих поселишься. У крайзамтманна племянница, Каролина, девица весьма положительная, ведет хозяйство, да он в придачу и женился в свои сорок шесть на вдове Кристиана Нюренбергера, покойного профессора анатомии и ботаники в Виттенберге. Очень может быть, ты и встречал ее прошлый год.
Университетские городки, возможно, дело другое, но в Теннштедте, Грюнинге или Лангензальце ни одной женщине и в голову не придет молодиться, там даже и приемов таких не знают. Там покорно принимают то, что посылают годы.
Каролина Юст, глядясь в зеркало, видела лицо двадцатисемилетней женщины, покрытое ровной нежной бледностью, с очень черными бровями. Вот уж четыре года она вела хозяйство своего дяди, Селестина Юста, в его теннштедтском доме. И кто бы мог подумать, что когда-нибудь дядюшка женится, но вот поди ж ты, тому полгода, взял да вдруг женился.
