В приемной Большой Крест не стал садиться, но быстро-быстро заходил взад-вперед, всякий раз на повороте озаряя комнату своей эмблемой на синеве плаща. Фрайхерр, утомленный долгой болтовней в соляной конторе, сидел в просторных креслах и прикидывал, что если братец не стал разоблачаться, то скоро, есть надежда, уберется восвояси.
— Но где же супруга твоя, где Августа? — осведомился Вильгельм.
— Едва ли нынче вечером она к нам выйдет.
— Отчего же? Могла б меня и не бояться, чай не привидение.
— Ей нужен отдых — она слаба здоровьем.
— Ежели женщина работает, то никогда и не устанет.
— Ты никогда не был женат, Вильгельм. Но вот и Фридрих наконец. — Фриц, бледный, как полотно, вошел в гостиную и, небрежно кивнув отцу и дяде, громко начал.
— Мне нужно вам рассказать, как я решил распорядиться своею жизнью. На пути из Обервидерштедта меня осенило.
— Как же счастливо я здесь оказался, — вставил Большой Крест, — тогда именно, когда так нужен мой совет.
— Во время моих занятий в Йене, и теперь в Лейпциге, вы, дядюшка, недоумевали, зачем историю и философию предпочел я праву, а вы, батюшка, обиделись, когда я сказал, что даже и право предпочтительнее богословия. Но теперь я хочу, чтобы вы оба сложили с себя все заботы обо мне, отрясли, как прах от ног своих. Теперь я понял, что мой долг — быть солдатом. Все к тому ведет. Тогда я вам ничего не буду стоить. Я понял — меня нужно школить. У меня романтические наклонности. Казармы их легко излечат каждодневной неромантическою службой в отхожем месте, в горячечном бараке, смотрами и муштрой. Ну а потом, когда я буду в деле, мне нечего бояться, ведь жизнь, в конце концов, есть цель, не средство. Я предполагаю зачислиться в гвардии кирасиры курфюрста.
— Scheisskerl[15], заткни свою глотку! — взвыл Большой Крест.
— Так нельзя обращаться к моему сыну, вообще к сыну порядочного человека, — объявил фрайхерр. — Однако ж и он хорош, мелет невесть что, как идиот.
— Но Карл… — перебил было Фриц.
— …дельный юноша, решивший начать самостоятельную жизнь, — рыкнул Большой Крест. — А ты! Кирасиры! Да я своими ушами слышал, как ты за собственным моим столом плел, а был ты тогда в тех же годах, как нынче Карл, что жизнь была бы лучше, будь она сном, и, глядишь, сном она и обернется. По тебе ли она, твоя простая служба? Да ты и раненого-то еще в глаза не видел!
Фриц вышел вон из гостиной.
— Что бы ты там ни говорил, ты чересчур увлекся, — сказала Сидония, проходя мимо с двумя слугами и неся кофий, хлеб и масло, от которых дядя издали с отвращением отмахивался.
