Огановский отвечает:
– Ну ладно.
– Теперь звони участковому.
– Это участковый Белаш? – спрашивает Соколов. – Это Огановский, который вам только что звонил по поводу Батяйкина. Вы знаете, я успокоился. Я, ведь, сам был не прав. Мы помирились, пожали руки. В последнее время Батяйкин ведет себя хорошо, так что я к вам не приду.
– Ну, как хочешь, – говорит Белаш.
Симка ждет у входа в Большой. Подлетает самосвал с прицепом, груженным кирпичом, и из кабины спускается одетый во французский костюм «Голден Лайон»
Юрий Батяйкин и галантно ведет свою избранницу в четвертый ряд партера. Огановский с Белашом встречаются на улице через месяц.
– Ну, как Батяйкин? – спрашивает Белаш.
– Житья нет, – отвечает геолог.
– А что ж ты ко мне не пришел?
– Ты же сам позвонил.
– Это ты позвонил.
Препирались, чуть не до драки.
После мне Белаш говорит:
– Ну, Юрка, хитрый ты…
Это было во дворе, и я сказал ему:
– Иди, Григорий Иванович, лучше глотни портвейна…
По всей вероятности, у меня есть дочка. В ту пору в меня была влюблена милая девушка Маша. Как-то она на меня обиделась, и вышла замуж… Ее муж – физик, мог производить только мутантов.
И тогда она вернулась в мою постель, больше месяца самозабвенно с утра до вечера мне отдавалась, а потом у нее родилась дочь – тоже Маша и тоже Романюк.
После этого мы встречались редко, а с моими переездами встречи и вовсе прекратились.
Я пытался передать им привет через Машкину свекровь, но это – как позвонить на тот свет. Сейчас они живут где-то в Швейцарии.
Шло время, девушки в моей жизни менялись.
Как-то ко мне пришла Таня, милая хорошая девочка. Когда мы уходили, новый сосед – художник-соцреалист, которого я звал Полуактовым и Недояновым (вообще-то он был Полуянов), вякнул что-то плохое ей вслед.
Я вернулся, сломал ему нос, и мы ушли. Мы-то ушли, а когда я вернулся домой, меня арестовали. На этот раз был реальный шанс меня посадить. Но не тут-то было!
Моя матушка позвонила подруге, подруга – судье, судья – в МУР, и утром меня, вопреки правилам, доставили к судье – инвалиду с костылем, герою войны, вышедшему ради меня не в свою смену.
– Пять суток, – сказал он.
– Так мало?
– Десять хватит?
– Да.
Сидеть мне пришлось в подвале 108 отделения милиции, где с дореволюционных времен были подземные казематы. Я тут же подрался с татарскими урками, летчик за меня еще заступился. Утром пришел «мусор» будить меня на работу. Вместо этого я предложил ему послушать Бродского. Он пошел жаловаться. Пришел заместитель начальника отделения.
