– Всё так, Елизавета Кириллвна, – сказал Кромин. – Только большевистское рабство в отличие от инквизиторского голодным будет! Оно началось уже!
– Но народ они соблазняют именно сытостью! – Лиза разгорячилась, покраснела, и в страстности своей похорошела, как бывало обычно, когда дело доходило до таких споров.
– Самое великое искушение, которым дьявол искушал в пустыне Христа: обрати камни в хлеб, поклонись мне, и дам Тебе власть над всеми царствами мира… – тихо заговорил Миша. – Христос отверг искушение, а Россия не устояла. Пошла за призраком всемирной правды, за призраком Христа…
– За антихристом! – констатировал Кромин.
– Так идут державным шагом,
Позади – голодный пёс,
Впереди – с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от поли невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной поступью жемчужной,
В белом венчике из роз –
Впереди – Исус Христос…
– Оставьте, чёрт побери, ересь эту!
– У Матфея сказано: придут под именем Моим и будут говорить «Я Христос» и многих прельстят. Ведь это именно об этом стихе!
– А, по-моему, это как раз и есть прельщение! Прельщение человеком, впавшим в прелесть, – заявил Тягаев. – Уверен, он ещё раскается в этих строчках.
– Думается, Александр Александрович, сам точно не знал, что хотел сказать, когда писал эту поэму, – вздохнула Ирина Лавровна. – Ему это так свойственно! Простите, господа, я устала и оставлю вас.
– Доброй ночи, мама, – кивнула Елизавета, остальные присутствующие поднялись, провожая пожилую даму.
Когда Ирина Лавровна ушла, спор продолжился.
– Я верю и верю всем своим существом: наступит день, и Россия в горести и стенании отвернётся от своих обольстителей, – говорил Миша. – Быть может, к этому часу она будет вся истерзанной, поруганной. Но это будет великий день воскресения духа! Россию охватит страшная скорбь и раскаяние. И все жертвы, приносимые теперь, станут для неё светлым лучом, за которым она потянется к вечному солнцу, к Источнику жизни и радости. И это произойдёт тем быстрее, чем явственнее зло будет лишь с одной стороны! Мы не должны умножать его! Не должны уподобляться врагам! Не должны мстить! Но принимать бич Божий со смирением… И молиться, чтобы Богородица заступилась за Россию! И она заступится!
– Нет! – воскликнул Тягаев, чувствуя как клокочет всё внутри, как дрожит голос, как слёзы подкатывают к глазам. – Нет! Это всё иллюзии! Прекраснодушные надежды, которыми приятно себя тешить, с которыми легче жить! Богородица не заступится за нас! Потому что мы не заслужили Её заступничества! Не заслужили! Мы позволили врагам Бога и России бесчестить наши святыни! Мы оказались безвольны и растерянны, маловерны и, наконец, трусливы! Нам не хватило мужества защитить свою страну! И своего Царя! Мы позволили лишить себя всего! Чести! Родины! Государя! Мы сами отдали всё на поругание! И за это мы прокляты! – Пётр Сергеевич уже кричал, не слыша своего крика, не владея собой. – Прокляты! Оглашены! Бог отвернулся от нас! И молитв наших не слышит! И поделом! Наше место теперь в притворе, наше дело теперь отмаливать иудин грех, каяться и смывать позор кровью, своей и вражеской… Вы призываете к непротивлению? Ложь! Именно за него и достойны мы проклятия! За равнодушие! За расслабленность! И не отказом от борьбы мы можем и обязаны заслужить заступничество Богородицы! А борьбой! В смертельной схватке искупить грехи перед Богом и Отечеством! А иначе – конец! Конец! Не достойны мы ни жизни на этом свете, ни спасения на том! А достойны только презрения и анафемы! – полковник глухо застонал и закрыл лицо рукой.
