Заметив мой недоуменный взгляд, Свиркин пояснил:
— Это товарищи понятые, они присутствовали при вскрытии ячейки.
Старички еще более интенсивно затрясли бородками.
Роман выбрался из своего закутка, забрал из рук Свиркина «дипломат» и, водрузив его на стол, попытался открыть замки.
— Что, не открывается? — полюбопытствовал Петр.
— Открывается, — буркнул Вязьмикин и, взяв из коробочки скрепку, изогнул ее.
Когда он откинул крышку, Петр охнул:
— Столько денег я ни разу в жизни не видел!
Старички бесстрастно смотрели на пачки купюр разного достоинства.
Роман усмехнулся:
— Можешь их теперь даже потрогать.
— Пересчитай, пожалуйста, — попросил я, принимаясь осматривать внутренности чемоданчика.
В кармашке лежали авиабилет до Ленинграда, паспорт Семушкина и перстень: золото с платиной, с шестью небольшими бриллиантиками. При виде перстня аксакалы зацокали языками. Пересчитав деньги, Петр округлил глаза:
— Тридцать тысяч!
10 часов 22 минуты
Дежурный по изолятору временного содержания открыл дверь. Беспощадная ночь наедине с самим собой сделала невероятное. Семушкин сидел в углу камеры, сжавшись в комок и подтянув колени к подбородку. Услышав скрип шарниров, он бросил на нас такой взгляд, от которого мне стало не по себе.
— Я не хочу, не хочу… Не расстреливайте! — забормотал он и вскочил на ноги.
Его блестящие глаза смотрели мимо меня. Лицо, потерявшее выражение самодовольства и наглости, почти не выделялось на фоне побеленных стен. Губы потрескались от сухости, и он быстро облизывал их языком.
— Гады! Менты! — взвизгнул Семушкин и, размахивая руками, перебежал в другой угол и встал к нам спиной. Потом, резко развернувшись, разразился хохотом и лукаво подмигнув, спросил: — Думаешь, если пришел с Никольским, — он ткнул в пространство за моей спиной длинным, тонким, трясущимся пальцем, словно там, действительно, стоял убитый им человек, — так я признаюсь?! Дудки! — Его лицо, руки и все тело непрерывно дергались. — Очную ставку подстроил?! Не выйдет! Пусть он говорит, будто я убил его, а я все равно не признаюсь! Дудки! — Голос Семушкина с каждым словом становился все более невнятным и вдруг перешел на визгливый вопль. — Я-то живой, а он мертвый! Ему не поверят, не поверят!.. Мне поверят!
Он забегал по камере. Мы с милиционером, вероятно, выглядели испуганно-глупо. Внезапно Семушкин вжался спиной в стену и в упор посмотрел на меня.
— Вы, правда, поверите мне? А? — просяще забормотал он. — Ведь он же труп, его нет, зачем вы его привели? Он вам все наврет!
