— Бенжамен Гугович! — тихо позвала Зина.
Он быстро и энергично повернулся на ее оклик.
Так вот он какой, этот инженер Гроттэ!..
Светлые волосы, стриженные ежиком. Рост гиганта. Сутулые плечи, странно, наотмашь скошенные книзу. Мягкая медвежья неуклюжесть большого плотного тела.
— Здравствуйте, Зинаида Викторовна! Вы точны. Очень рады вас видеть. — И он широко развел свои огромные руки.
…Короткий и вместе пристальный взгляд в сторону Петра Ильича, — взгляд человека, мимо которого проходит множество людей. Полнощекое и подвижное лицо с чуть выдающимися вперед губами чем-то неуловимо напоминает лицо светлокожего и светловолосого негра.
— Глаголев.
— Гроттэ.
И они втроем пошли через заводской двор, перешагивая через горы песка.
Земля во дворе была завалена плитами из отбракованного гроттита; воздух — пронизан пылью гроттита и тихим шумом, непрерывным и четким, как далекое биение огромного человеческого сердца. Это дышали невидимые машины. Они выбрасывали гроттит.
— Проходите, пожалуйста. Вот сюда. В эту дверь…
…Четыре стола стоят по углам небольшой комнаты, где работает Бенжамен Гроттэ. У столов какие-то молодые люди.
(На этом заводе все исходит, так надобно понимать, из понятий практичности: «нужно» или «не нужно»? Гроттэ, вероятно, не то чтобы скромен, — такие понятия, как скромность или нескромность, отчего-то не шли к этому громадному человеку, — он как бы вне этих категорий. Так что же он? Ах, да… Это называется быть человеком дела.)
Петр Ильич знал, что Гроттэ любимец газетчиков. В противовес другим ученым, — разве что очень уж честолюбивым, — он не опасался технической безграмотности корреспондентов (он не был мелочен). «Газеты— это хорошо, это пропаганда…»
И вот десятки газет встали на защиту его изобретения. Достоинства нового строительного материала бросались в глаза. Но косность, что ли, до сих пор сужала сферу его применения. Гроттит Бенжамена Гроттэ жил нелегально, как непрописанный квартирант, снимавший угол у недоброй, сварливой хозяйки.
…«Удивительный человек», — думал Петр Ильич, разглядывая серьезное, полнощекое лицо молодого ученого, который слушал Зину, сидя в кресле у письменного стола и глядя на нее с высоты своего большого и странно заметного роста. В выражении его глаз, в том, как он кивал ей время от времени, в полноте и крупности выступающих вперед губ, в тяжести щек и непередаваемой мягкости лица угадывался человек учтивый, уважительный к зависящим от него людям.
